Роман Солнцев - Восторженный беглец

Кристаллы могут безболезненно пережить отсутствие подогрева всего несколько минут… да и то только те. которые уже дозревают… часовой механизм опустил ампулу с драгоценностью почти до низу печи, где температура сходит на коль. Но если кристалл еще только в фазе затвердения, висит в середине фарфоровой трубы, где пик жары… неважно. сколько он уже провисел — неделю или месяц — псу под хвост вся наша работа! Надо заново брать порошки, запаивать в ампулу, вешать на нихромовой проволочке в печь… Я даже боялся представить себе, что сделалось с нашим трехмесячным чудом — чернитом… ему еще зреть да зреть! А он такой непредсказуемый… Сволочи эти электромонтеры! Неужели нельзя дежурить в грозу?! Сколько не било света? Пяль минут? Больше? Наш институт стоял в ночи, как черная коробка из черно-белых фильмов о войне. Только в одном окне желтел огонек — наверное, вахтер затеплил свечу.

Я стал колотить в дверь — наконец показался со свечой в руке наш старик в зеленой гимнастерке, Петр Васильевич. Он был напуган, долго смотрел в окно, потом долго возился, отпирая…

— Вы что?! — заорал я, врываясь в институт, — Это я, Виктор! — И пробежал по коридору налево, к себе. Надо было взять фонарик. Ничего, кажется, есть спички.

Я влетел в лабораторию — и в эту секунду засветились приборы. Я почему-то вымыл руки под краном. В дверях стоял вахтер.

— Сколько времени не было? — шепотом спросил я. — Точно!

— С-семь… — тоже шепотом ответил старик. Руки у него дрожали. Он, как бабочку, сдавил пламя свечки, погасил.

Я сел на стул перед своими печами, серыми трубами о проводах, которые стояли на манер органа до потолка, н принялся лихорадочно соображать: вынуть чернит или уж рискнуть — вдруг да сойдет… А если скачок температуры отразится на его свойствах — например, треснет? Или изменится плотность, появится затемнение? Ему еще висеть месяц. Приедет шеф, вынет его — а там слои, кзк на бутерброде.

— Что делать. Петр Васильевич?! — спросил я у старика.

— И ведь не позвонили! Из-за грозы, видать! — отвечал краснолицый старик. — Незапланированное отключение! Запланированное будет осенью.

О, зги идиотские запланированные отключения! Зимой в реке не хватало воды. ГЭС не справлялась, без энергии задыхались заводы, поэтому раза два отключали ночью весь город. Экономили. Я не знаю, какую экономию с этого имело руководство города, может быть, рублей сто, но только по нашему институту убыток выходит многотысячный. Гибли бактерии у биофизиков. Замерзали дорогие кристаллы… Даже Попсрска, начальник АХЧ, соглашался, что почин глупый.

Я закурил, смял сигарет)-. Вынул из пятой печи кварцевую ампулу с нежно-голубым камнем (рубидий кобальт хлор-три) — он все равно уже был готов, покатал горяченькую с ладони на ладонь, но решил не вскрывать — завтра. Зарядил печь очередной смесью и вопросительно посмотрел на вахтера. Никак не мог решиться — трогать остальные кристаллы или уж пусть висят.

— В картишки сыграем? — предложил старик. Он, видимо, подумал — все хорошо, никто в окно не лазил. пользуясь отключением сигнализации, не украл чаши искусственные бриллианты.

— В буру? — печально спросил я, вспомнив, что была в детстве такая игра, название запомнилось — слишком уж смешное.

Старик вдруг зауважал меня, сел рядом, дал закурить "Беломор".

— Да, сынок… бура — это игра веселая… да я уж не смогу… рассеянность одолевает!

Да я, наверно, сейчас и сам бы не вспомнил. "А вот Костя уж точно знает, что такое бура!" — вдруг зло подумал я о своем далеком друге.

— Иди, лед, мне некогда! — сказал я вахтеру и, когда тот ушел, налил себе в стакан спирту.

Медленно светало. Гроза откатывалась, уволакивая посеревшую от усталости тучу.

Идти домой? Начнет звонить Нелка Гофман, а откуда у меня деньги?.. А не поехать ли в деревню, к маме? Сегодня суббота… как раз успею обернуться. Я налил полное ведро воды и поставил на пол, глядя, как па дне играет рябь света. Вот точно так снял когда-то свет на волнистом песчаном дне речушки Лосихи, впадающей в нашу великую Реку, где мы жили у самого устья…

Село мое на дне морском, бормотал я, пои там. Сидел и курил над ведром с водой, как делал всегда в минуты жесточайшей тоски. Если за этим делом прежде заставала Таня, я объяснял, что вода впитывает дым, я пекусь о здоровье Тани… Мой отец всю жизнь провел на воде, в длинной — на три волны — лодке. Красноносый, очки облеплены рыбьей чешуей, брезентовые штаны сзади как зеркало, пальцы в черных трещинах — прорезаны сетями. Как переехали в новый поселок, загоревал старик. "И это якобы жизнь?!" Он и раньше, бывало, срывался, пил, а тут будто помрачение нашло — буянил, на крыше спать ложился, не хотел работать."Да и какая тут якобы рыба, орал. Щука? Не рыба, а гвозди в женском чулке! Где хариус нынче, где ленок, где таймень? Где счастье, где вера, где порядок? Помер он, и по настоянию друга отца, Никиты Путятина, похоронили его на новом кладбище, на самой макушке холма — чтобы каш, противоположный, затопленный берег видать. Старик Никита оказался провидцем — новоявленное море стало в непогоду ежиться, гнать огромные волны, рушить берега, подъедать и подкрадываться все ближе ~ пришлось целую улицу заново перетаскивать от воды подальше, а потом и край кладбища. Так и двигалось теперь мое село, пятясь от водохранилища к городу, да и город, расширяясь, шагал в тайгу, к моему селу. Между ними высилась плотина, питавшая светом окрестности. К слову, мы как-то подсчитали на ЭВМ — если не дай бог стукнет по плотине метеорит из космоса или еще что, родится вал воды высотой в сто сорок метров и весь наш город снесет. А ведь кто-то утверждал проект? Мой шеф однажды обмолвился — лично он предлагал строить ГЭС ниже города, в двухстах километрах— обошлось бы ка пятьдесят миллионов дороже, но зато Река бы в городе зимой замерзала, не парила, люди бы не болели, да и опасности вот этой не было… Интересно узнать, где сейчас эти люди — авторы проекта? Мой отец, помню, долгие годы записывал в тетрадку фамилии всех-всех браконьеров, вплоть до высоких начальников, кто, по его мнению, шел против народа, против совести. "Вот отправлю в ЦК!" — грозился он, потрясая тетрадкой в коричневом коленкоре, сверкающем от чешуи. Вряд ли послал… Но ведь прав был отец — если мы прославляем хороших людей, почему не позорить плохих? Нарисовать портреты проектировщиков на здании этой ГЭС…

Я слил воду из ведра, выключил свет, запер лабораторию и побрел домой, обходя на асфальте белые, словно молочные, лужи. Почтальон Валентина с тяжелой сумкой на животе несла почту.

— Вам. — протянула она телеграмму.

"Господи!.. — Все обмерло во мне. — Не от мамы ли?." После смерти отца я стал бояться, телеграмм.