Роман Солнцев - Восторженный беглец

Увидев на двери замах, я по привычке зашарил под половиком. Но ключа не было. Да, новые времена, ходят всякие бродяги, а многие из них тоже в деревне выросли, знают, что где искать. Вот и забрали хозяева ключи с собой.

Сев на нагретые доски, я подставил солнцу лицо. Еще ни разу я так не приезжал. Меня разбудили голоса — это была вся семья: мать, Ксения, жена Миши, и сам Миша с дочкой на руках:

— Господи, прям бич!., как чужой!., че не за- шел-то?!

— А ключи?! — сказал я, продирая глаза.

— Да в окно б залез! Все же знают — сын!..

Мама моя — невысокая женщина с плаксивым выражением на лице, будто всю жизнь стоит на ветру или на дожде. Она обняла меня. Потом, по шутливой привычке, что ж, кол, не приезжал, невесело ткнула меня ладонью в плечо Ксения. Не в радостный час я попал сюда — заболела Олечка, они сейчас были с ней у врача. Скарлатина.

— Будь прокляты эти детсады! — ругалась шепотом Ксения, помогая Михаилу уложить дочку в спальне на высоких перинах, на вышитых подушках. — То отравят, то простудят…

— Оса, — говорила еле слышно девочка, глядя невидящими от страданий, синими, как лед, глазами на окно.

— Нету осы, нету!.. — шептала моя мать, водя перед ее личиком морщинистой рукой. — Прогнала! Улетела!

— Оса, — не соглашалась девочка.

Три взрослых человека беспомощно топтались над крохотным человечком, которого даже не видно было из-за их широких спин. А я вез им в подарок один из первых моих кристаллов, черно-вишневый рубин "роза". Теперь даже было стыдно представить, как точно так же они толпились бы возле драгоценного камушка на белой подушке, а ведь именно об этом я мечтал, кладя в карман свое давнее творение… "Выкину, к черту".

Мы с Михаилом курили но дворе. Возле забора громоздились поленницы дров. Квохтали куры, предусмотрительно обходя свисающие повсюду сети. Бело-розовая свинья с черным пятком на боку, будто на нее утюг ставили, все подкапывалась под старый дом. На каменный она и не смотрела — там бульдозером не возьмешь. Неожиданно заявилась с улицы, сама открыв ворота, пестрая кривогубая корова, подошла к крыльцу, замычала — требовала воды. Тут же выбежала, как молоденькая, мать — вынесла кормилице ведро. Где же моя сестра Наташка?

По вот и прозвенел велосипед за калиткой — приехала сестра а белом халате. Она у нас доярка, что- то сегодня припозднилась. Чмокнув меня в щеку холодными губами, ушла в дом. Тоже, видимо, волнуется за Олечку. Вернулась, достала гребешок, зачесала мне волосы круто и больно назад, чего я никогда не любил, а ей нравилось.

— А я сейчас, Вить, в Сосновке работаю. Там хорошие девки. — И опять ушла в дом, пожевать хлеба. Она такая же неугомонная, как отец. А я, видимо, в мать.

Михаил спросил:

— Ну. как твои дела?.. — И тут же стал рассказывать про Наташку: — Взялась обслуживать полетала. дура… в газете про нее, пятьсот получает, а подруги обозлились… то одну пакость, то другую… сами-то так не умеют. Вот и ушла в соседнюю бригаду.

Я все ждал, что он спросит про моего сына, и приготовился рассказать, как Мишка нынче поступал но физмат, будет учиться у моего шефа, а возможно даже — у меня (если зимой защиту кандидатскую. со следующей осеки буду читать студентам физику твердого тела). Таня брала отпуск и весь август просидела с сыном, от экзамена к экзамену. Некий Валера помогал. Скажу так: приехал только повидать, на два-три дня, потому что дома обещал ремонт. Ремонт — это уважительная причина. И сердиться не будут. Но никто у меня ничего не спрашивал ни про Мишу, ни про Таню — то ли не до них было, то ли что-то сами узнали и не хотели смущать меня. Лишь Ксения, выйдя на крыльцо, пробормотала:

— Жаль, Таньки нет — врач… а наша сидит, ведьма, людей обойти не может — собак, видите ли, боится, у нас и собаки нет… И вдруг закричала на Михаила: Ты набойки прибил? Разве эти я просила? Это ж целые подковы! Что я, лошадь?

— А ничего еще, — ухмыльнулся Михаил, — ездить можно. Ксения, приходи в воскресенье!

— Да ну тебя, — отмахнулась бойкая его жена, ткнула руки в боки. От нее, как и от моей мамы, пахло сладким печеньем и нафталином — тоже работает в магазине, и уж, во всяком случае, разговаривать с мужиками научилась. — Сколько раз говорила — что у папани вашего получалось, у вас ни в жисть!

Михаил слегка обиделся и, подумав, задал невозможный мат в рифму, где поминались небеса, бог, бабы с коромыслом и немыслимые пропасти земли…

— Фу, фу… — замахала руками Ксения, — Комар против коровы!

Вышла незамужняя сестра.

— Че?

— Красну ленту через плечо, вот че. — сказала Ксения. — Вить, давай ее замуж выдадим, скоро мы в новый дом, а она…

— Если уж выйду, небось в свой дом жених уведет! Еще не хватало тащить, как бича, на свою площадь…

Женщины ушли в дом. и мы снова замолчали.

— Так, — сказал Михаил. — Лупой жгу пятки. Тебе мать-то не говорила? Старый дом мы на теГ>я отпишем — будет у вас вроде как дача… сейчас все так делают. Ну и наш присмотр…

Я. опустив голову, тяжело покраснел. И не знал, что ему сказать. Они думали про нас с Таней, а мы даже открытки перестали посылать им к праздникам из-за нашего разлада…

Из дому доносился треск и запах жарящегося лука с картошкой — готовили ужин. Спросит Михаил. о моих успехах или нет? То ли я стал для него совсем чужим, то ли он был угнетен своими делами… Ведь задавал же он, подшучивая надо мной, во все прошлые приезды самые дикие вопросы: "Сколько километров до центра Земли?", "А вот сколько весит пятак?", "А какого цвета сердце у щуки?". И чтобы отвечал сразу, не раздумывая. Раз я ученый, должен знать.

И сейчас я. как бы готовясь, как бы репетируя наиболее впечатляющие ответы, но так и не дождавшись вопросов, вдруг разом, куда трезвее, чем раньше, увидел мысленным взором все свои мизерные удачи, свою скудную работу, свою судьбу. В самом деле, страна лезет, как трактор из вулкана, к свету, у всех на сердце тягчайшие заботы, а я делаю кристаллы.

Нет, говорил я сам себе, кристалл кристаллу рознь. В том-то и дело, отвечал я сам себе: мечтал- то ты о других кристаллах. Собирался посвятить себя алмазу. Делать из графита. Он гораздо дороже любого рубина на международном валютном рынке и полезней для того же народного хозяйства. Шлифовка, бурение…

Но Крестов Иван Игнатьевич, который уже тогда был в университете моим шефом — заведующим кафедрой, сказал: "Сейчас важнее всего не это. Лазеры. Оборона. И я пошел за ним, как кутенок идет за любыми большими ботинками — эффект мамы. Ну. хорошо. А скажи тогда Крестов, у которого еще не все зубы были золотке, что сейчас самое главное гвозди друг в дружку заколачивать? Стал бы? Наверное. Старший товарищ говорит, он знает.

А у Кости шефом уже тогда был молчаливый Утешев. Первые два выпуска университета с его преподавателями — мы все вместе — к создали современный НИИ. И если Костя в студенчестве потрясал своими разнообразными талантами — и на рояле играет, и цветомузыку изобретает (со мной, как со специалистом по цветным фильтрам), и с учеными семи-восьми специальностей переписывается, — то в НИИ он стал обычным, как мы все. В ряду. Но он взбунтовался, а я доволен.