Славко Яневский - Неразделимые

— Вы нашли рукописи? — снова спросил я.

— Какие рукописи? Разве я теряла какие-то рукописи?

— Рукописи Бошко! Вы тогда не могли вспомнить, отдал я вам их или нет. Дома я все перерыл. Они у вас.

— Ах вот вы о чем! Я еще не искала, не было времени. Но не беспокойтесь, я посмотрю. Все обсудим при встрече, я звоню из автомата, нас сейчас разъединят.

Когда я пришел, она уже сидела за столиком. Нарядная, подмазанная, преобразившаяся в блондинку.

— Закажите мне мороженое, — велела она, а в спину официанту крикнула: — С двойной порцией взбитых сливок! — Как живете, как ваша жена, чем вы занимались все это время? — привычно строчила она, не дожидаясь ответов на свои вопросы.

На столике лежала белая сумка, под ней — папка с рукописями.

— Жарко! — Она облизнулась. — Я вышла пройтись, устала, а здесь так приятно передохнуть и освежиться.

— Это рукописи Бошко?

— Где? Нет, их я еще не искала. И незачем вам из-за них волноваться. Господи, неужели вы до сих пор не поняли, что в его бумагах ничего путного нет и никогда не было! Как писатель, впрочем, и во всем остальном, он был бездарен, годами обманывал и себя, и людей выдумкой о своих так называемых произведениях. Меня он отговаривал писать, все внушал мне, что я беспомощна, не приспособлена к жизни, я ведь и улицу без него перейти не решалась. Но однажды, когда его не было дома, я набралась храбрости и заглянула в его сочинения и сразу поняла, что в них ничего нет и никогда ничего не будет.

Она поднесла платочек к глазам, словно смахивая слезу, которая вот-вот сорвется с ресниц, и, точно лопатой, снесла языком большую часть сливок с поставленного перед ней мороженого.

— Впрочем, хватит об этом. Все уже позади. Я хотела поговорить с вами о другом.

Да, она принесла рукописи, но не те, другие. Речь идет о цикле стихов, которые она написала на отдыхе в Словении. Одно уже появилось в толстом журнале, вы, вероятно, заметили его, если, конечно, еще следите за современной литературой. При жизни Бошко у нее не было возможности печататься, муж подавлял ее своей индивидуальностью. Не исключено, правда, что неверие в себя, как и несуществующая боязнь открытого пространства, было пустой фантазией; теперь-то она убеждена, что за всем этим крылась неосознанная потребность во внимании. Сейчас ей кажется, что и покойный Бошко, узнай он чудом о ее решении вернуться к литературе, одобрил бы ее шаг. Она переговорила уже с одним издателем, который заинтересовался ее работой и обещал выпустить книжечку, если я возьмусь написать несколько рекомендательных слов и похлопочу, где надо, о финансовой дотации на ее издание.

— У меня нет сомнений, что вы, мой испытанный друг, бывший рядом со много в самые трагические минуты, одним из первых вставший у смертного ложа Бошко, сделаете все, что в ваших силах, посчитав это своим личным долгом. Особенно принимая во внимание ваши связи и знакомства в литературных кругах.

Она лизала мороженое — жеманясь, как школьница на воскресной прогулке с подружками; она ломалась, кривлялась, ерзала, то и дело задевая меня под столом ногами. Хотелось схватить мороженое и запустить его ей в лицо.

— И выбросите из головы эти рукописи Бошко, — сказала она, прощаясь. — Я их видела утром, когда уходила. И как можно скорее дайте знать, что вы сделали для меня.

Я не звонил ей. И ничего не предпринимал, понимая бессмысленность затеи. Она же звонила теперь и по нескольку раз на день. Надо набраться терпения, отговаривался я, такие дела скоро не делаются, хотя начало положено, кое-чего я уже добился, а потом я перестал снимать трубку, наказав жене отвечать ей, что меня нет дома. В конце концов она сообразила, что я избегаю ее, звонки прекратились. Однажды, около полудня, я, забыв о бдительности, шел мимо «Городского кафе» и увидел ее в центре многолюдной шумной компании молодежи. Она ела мороженое и едва кивнула мне.

— Госпожа Катич в обиде на тебя, — сказал как-то при встрече один из наших общих знакомых. «Вот она, людская верность и благодарность, он и пальцем не изволил шевельнуть, чтобы помочь, а ведь покойный Бошко был его товарищем и, можно сказать, умер на его руках». — Скажи, неужто ты и впрямь так обошелся с нею?

Перевод с сербскохорватского Н. Кореневской.

М. Кранец (1908—1983) родился в Велика-Полане (Словения). Прозаик. Академик. Общественный и партийный деятель. Участник народно-освободительной войны 1941—1945 гг. Печатается с 1925 года. М. Кранец — автор романов «Предместье» (1933), «Ось жизни» (1935), «Залесье пробуждается» (1936), «Капитановы» (1938), «Повесть о добрых людях» (1940), «Песнь гор» (1946), «Приход святого Иоанна» (1947), «Канцелярия» (1949), «Под звездою» (1950), «Утраченная вера» (1954), «Земля движется с нами» (1956), «Лиственницы над долиной» (1957), «К светлым горизонтам» (1—2, 1961—1963), «Воробьи во дворе» (1962), «Красногвардеец» (1965), «Дядья мне рассказывали» (1974) и др., а также многочисленных сборников рассказов: «Счастье в деревне» (1933), «Три новеллы» (1935), «Южные ветры» (1937), «Натюрморты и пейзажи» (1945), «Я их любил» (1953), «Месяц живет на Бладовице» (1958), «Анкета маленького человека» (1974) и др.

На русском языке опубликованы избранные рассказы М. Краньца «Я их любил» (1965), роман «Лиственницы над долиной» (1977).

Рассказ «Проклятый пес» вошел в сборник «Анкета маленького человека».

Чертовски красивая девочка и чертовски смекалистая. И то и другое, как любила говаривать Минка из Франова, особенно смекалистый ум, можно употребить либо на благо людям, либо на пользу себе. Совершенно естественно — такова уж была ее натура, — Анчика решила жить в свое удовольствие, ибо такой путь в жизни легче и во всяком случае выгоднее. Уже с колыбели начала она шантажировать родителей, а так как была единственным ребенком, неизменно добивалась, чего хотела. Все детские годы она занималась вымогательством и даже школу окончила с помощью шантажа. Еще до войны мамочка приплясывала вокруг учителей, убеждая их, как талантлива и прилежна ее девочка. В гимназии повторилось то же самое и с новыми преподавателями; со своей стороны, папочка обрабатывал всех учителей в трактирах и кафе — одном-единственном в их маленьком городишке где-то в Штирии.

В старших классах гимназии Анчика столкнулась с твердым и «грубым» преподавателем математики Земличем, — мама с дочкой просто состязались, кто больше очернит его в городке; учитель этот заявил дражайшей мамочке прямо в глаза:

— Нет и нет. Девочка достаточно способна, чтобы усвоить математику. А она решительно ничего не знает. Так вот: либо она все выучит, либо я завалю ее на экзамене. Подыщите ей со временем мужа, а можете это сделать хоть сейчас, и пусть она сколько угодно водит его за нос, а со мной такое не выйдет.