Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Приходя на погост, она укоряла отца. На вторую могилу смотрела искоса и недобро, как на помеху. Люди шептались и цокали языком. Где-то здесь, в пограничье стыда, уже опять вызревала беда…

Посреди бесконечного лета Аслан понял, что медлить нельзя. Короткие, трудные ночи никак не могли дождаться утра, чтобы вымести из темных углов оживающей в сумраке комнаты летучие говорливые тени. Иногда и ему вдруг начинало грезиться, что брат его жив, а он одурачен. От таких подозрений голова шла кругом.

— Хорошо, я найду его, — согласился он как-то в отчаянии, только бы прекратить эту муку занудной мольбы, и тут же подумал, что врать сумасшедшему, глядя прямо в глаза, — все равно что бить кулаком ребенка. Отступать, однако, было поздно да и некуда. Правда и ложь сплелись в единый комок, как две неразлучных змеи. Проще было их растоптать, разорвать, искромсать, чем безропотно ждать, что еще они сотворят с твоей жизнью. — Если он действительно жив, я его приведу. Я приведу его на поводке, но не простом, а с колокольчиком, чтобы звенел при каждом шаге, и заставлю рыдать, целуя тебе в раскаянии ноги, но это только начало: потом я заставлю его разрыть своими руками свою же могилу, вернуть реке чужака, оттяпать ножом себе ухо и схоронить его у всех на глазах в опустевшей кладбищенской яме, чтобы гнило там, внимая ползучим секретам червей… А чтоб никто никогда не смог его спутать со мной, даже когда он напялит шапку себе на висок и попытается скрыть свой позор и увечье, я изобью его так, что он еще позавидует тому мертвецу. Потом я…

— Сначала его приведи, а там увидим, — сказала мать. Впервые за долгое время она показалась ему совсем здоровой, словно, нынешней ночью умыла глаза в прозрачном взгляде отца. Его передернуло. «Если он жив в самом деле, я отомщу ему тем, что с ним поменяюсь местами. Будь он трижды неладен, если он жив…»

— Прошу тебя, будь терпелив, — спокойно добавила мать и погладила его по лицу. Руки были неожиданно мягки и пахли мукой. Сердце дрогнуло, сжалось, закашлялось скукой, сдавило жалостью грудь, потом разозлилось, сглотнуло слезу, сравнялось шагом с мыслью и пустилось ковать свою боль.

Поиски, однако, пришлось начать не с брата: сплетни, наконец, добрались и до его двойника. В ночь перед уходом ему снился сон: полный поворотов коридор без стен, вместо которых висят по бокам бычьи раздутые пузыри. В каждом из них колеблется дым. Он разного цвета. Аслан идет меж них по узкому проходу, а по земле, журча, бежит отравленная ржой вода. Она разъедает его сапоги, и он понимает, что нужно спешить. Аслан идет наугад, пытаясь не закричать, но с каждой минутой его покидает надежда. Выход должен быть там, где прячется свет. Сапоги забрызганы уже по самую щиколотку, но как отворить это замкнутое пространство, он все не может понять. Страшная, шипящая в спину догадка преследует его по пятам. Он бежит от нее, ударяясь о тяжелые пузыри, меняя ряд за рядом, но света все нет. Тогда он хватает из ножен кинжал и начинает их вспарывать, хоть понимает, что это ошибка, но совладать с собой уже не в силах. Вырвавшийся на волю дым застилает все вокруг разноцветными клубами. Теперь приходится пробираться на ощупь. Ноги вязнут в грязи и разъезжаются в стороны, а времени остается все меньше. Выход должен быть где-то рядом, поблизости, он чувствует это так, как чувствуют наступление утра, но отвора все нет. Аслан мечется, натыкаясь плечами на сотни тугих пузырей, и они постепенно сжимают мир в мягкую, плотную тесноту, коридор становится уже и уже, но Аслан не хочет сдаваться, хотя догадка уже почти настигла его, вот-вот предстанет перед глазами. В порыве гнева, смазав удар, он роняет кинжал, пытается нашарить его руками, но тот куда-то уплыл, подхваченный ловкой водой. И тут Аслана озаряет спасительная мысль: выход там, куда течет ручей. Это яснее ясного! От радости он не сразу находит русло, к тому же мешает дым. Хорошо, что им можно дышать: к легким он милосерден. Аслан разводит руками цветные хлопья дыма и расчищает видимость настолько, что может распознать в воде свои испачканные сапоги. Вглядевшись в ржавый ручей, он с удивлением обнаруживает, что стоит на самом верху течения, потому что вода равномерно стекает с ног во все стороны разом. Оказывается, река начинается именно здесь. Но где же все-таки русло? Он делает шаг вперед, потом еще один, потом еще, еще, еще, но всякий раз, замерев и вглядевшись, убеждается в том, что вода ведет себя так же странно: объяв ему ноги кольцом, она спадает с них, роняя петли, и те ровными складками выстилают одинаковые круги. Куда бы он ни пошел, — он везде на проклятой вершине, он и есть тот искомый исток. Словно подтверждая это, пузыри теперь сами неслышно расступаются перед ним, а потом смыкаются за спиной сплошной стеною. Наконец он останавливается, поднимает в бессилии голову и видат то, о чем догадывался с самого начала: выхода нет, потому что он повсюду, а разноцветный дым в пузырях — не что иное, как ломающийся в помноженной на ужас пустоте обычный солнечный свет. Куда бы он теперь ни пошел — ему до него не добраться. Кругом лишь полумрак. Такой, как если бы свет лежал совсем рядом, и нужно только сдернуть с него покрывало. Только это ему не дано: он запутался в сне, точно рыба в сети, и теперь стоит посреди сухих, гладких, раздутых в вымя бычьих пузырей, словно в окружении тысяч овальных зеркал, покрытых изнанкою света. Ибо вместо света — лишь мнимость его отражений, пятна тусклых следов…

Потом сон закончился, присмирел перед утром, растаял, но не забылся, и ему пришлось забрать его с собой. С матерью он прощался так, будто знал, что больше ее не увидит. Она ничего не почувствовала.

Новый дождь настиг его уже на перевале. Спрятавшись в складках скалы, он не смог укрыться от холода. К утру грудь вдоволь испила влажной прохлады, и снова поднялся жар. Солнце парило кожу, разъедало глаза, но не решалось помешать болезни. А может, было даже с ней заодно. Пути же назад не было: слишком многое ждало впереди своего прояснения.

В Кобанском ущелье он ее не нашел. Родственников девушки там попросту не было. Никто из соседей также ее не видал. Выходит, догадка его была неверна. Стало быть, мать ошибалась. Чтобы проверить это, ему понадобилось три дня. За это время болезнь подружилась со смертью. Он понимал, что может не успеть.

Новый путь отнял двое суток. Погоняя встревоженного коня, Аслан несколько раз терял сознание и падал с седла. Но воли в нем по-прежнему было в избытке, так что он уцелел. Сон, конечно, был тот же. Извести его можно было только одним: в явь облаченною истиной. Пока что она его подвела. Он хотел обрести ее там, где могла быть надежда. Сама же надежда незаметно сложилась из двух мучительных «да», двух сомнительных, но заманчивых допущений: что мать, возможно, права и, значит, брат его жив; и что, если он жив, искать его надобно там, где прячется девушка.