Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Честно отдавшись сну, старик не ведал, что арба встала в тот самый миг, когда сойка решилась атаковать неразумную бабочку, как не догадывался он и о том, что удар промахнулся, и птица, чтоб не упасть, вцепилась когтями в шерсть бурки, где внезапно и позорным образом затерялась. Причиной тому стал щенок: карабкаясь вон из арбы и что есть мочи орудуя лапами, он уронил сначала на птичий клюв холстину, потом присыпал ее сверху пыльным каракулем, а в довершение всего, отброшенный спиной старика, свалился и сам туда же, погребая сойку под незаслуженной тьмой и бодрыми корчами своего лохматого тела. Вся сцена нарисовалась в какую-то секунду, а потом время отпрянуло прочь, не спеша оценило картину и подвело искусным росчерком забавный итог: беззаботная бабочка вспорхнула с арбы чистым бьющимся лепестком, попетляла мигающим оком в мерзлом воздухе и бесследно в нем растворилась, оставив внизу напуганного щенка, напуганную птицу, напуганную кобылу, напуганного старика, ошарашенного волка и равнодушное ружье, похожее сверху на подпирающий днище подводы безжалостный перст Провидения.

С дороги возня сойки с щенком была плохо заметна и потому мало что значила. Вскоре она прекратилась и вовсе. Все ждали. Старик и кобыла, объятые страхом, предались печали и погрузились в длительное оцепенение, из чего волк безошибочно заключил, что преимущество на его стороне и, значит, можно достойно удрать. Огрызнувшись свирепым ворчанием, он помотал усталым хвостом, обидно, словно намекая на ничтожность поживы, из-за которой не стоило рисковать своей шкурой, клацнул зубами, повернулся плешивым боком, на всякий случай проверил глазами повозку и лошадь и, больше не оборачиваясь, затрусил дворнягою в лес.

Кобыла опомнилась первой. Едва он исчез, она дернула за оглобли, сорвав с места колеса и повергнув возницу в ужас, и услышала громкий, жалобный треск, который старик, покорившись судьбе, принял за звук своего пронзаемого пулей позвоночника. Не обращая на него внимания, арба покатилась вперед.

Особой боли возница, к счастью, не чувствовал. Разве что возмущенно заныл ушибленный копчик, когда, подкошенный движением, старик рухнул задом в арбу. В остальном смерть оказалась вполне терпимой и даже не сразу вырвала его из привычных покровов плоти. Вокруг, на удивление, мало что изменилось. Через минуту-другую он оглядел себя с ног до головы, но не нашел никакого убытка на теле. Поняв, что по-прежнему невредим и что ружье, слава Богу, не выстрелило, старик сначала перекрестился, потом осклабился, вкусно ругнулся заслуженным словом, повторил его вслух, удовлетворенно отметил, что оно ничуть не испортилось, крякнул, больно хлестнул лошадь кнутом, отер слезу со щеки, но тут вспомнил про ружье, потянул за повод, сошел на землю и на тяжелых ватных ногах поплелся обратно. Ружье ничуть не пострадало, — в отличие от штанов, которые были распороты в аккурат по шву и походили теперь на тонкие перепонки летучей мыши, повисшей вниз головой. Отзывчивые к порывам крепчавшего ветра, они расплескивались в разные стороны и, особо не церемонясь, выстуживали старику фитилек уцелевшего мужества, правда, его это мало тревожило: в сравнении с тем, что он пережил, холод был почти что приятель.

Вернувшись, однако, к арбе, старик предпочел с ним распрощаться немедля. Его бил озноб, зуб плохо отыскивал зуб, а спина вдруг стала чужой и бесчувственной, все равно что седло без попоны. Сорвав с арбы бурку, старик опешил вновь и выронил душу в арчита, потому что навстречу ему рванула молнией сойка. Задев крылом ему лицо, она метнулась к деревьям, а сам он бестолково остался глядеть на скулящую пухлую тушку, царапавшую лапой холстину на дне. Наконец он признал в ней щенка, схватил его за шкирку, вскарабкался на повозку, сунул щенка за пазуху, причмокнул губами и поиграл в остылом воздухе дряблой вожжой. Лошадь тронула, виляя хвостом, потом опомнилась и загрустила, удрученно свесив вниз хвост.

Постепенно холод отступал. Вскоре старик негромко засвистел тягучий мотив. На душе его было светло, а на бледных губах колебалась улыбка. Щенок свернулся на груди приятным теплом и тихо посапывал, обретя наконец покой и защиту.

— Вот видишь, отъязви свинью в подмышку, как оно обернулось… — сказал человек. — Никогда ведь не знаешь, что на уме у старого ружья. То изводит осечками, то вдруг сподобится выстрелить, когда совсем и не ждешь. Сколько раз так бывало, разъетит твою мать!.. Но сегодня нам повезло. Хороший день — удачей запомнится.

Он прислушался, о чем-то вспомнил, бережно взял в ладонь щенка, переложил его в арбу, развязал на груди башлык, остановил кобылу, слез с телеги, расставил ноги и вдел в распоротую штанину конец башлыка. Выудив его из-за пояска за спиной, соединил со вторым концом и заплел их в узел на боку. Потом снова уселся в арбу, поднял щенка и подал знак кобыле.

Дорога снова шла в гору. Сквозь стойкую пелену облаков проглядывало слабеющее солнце. Оно медленно катилось к закату. С первыми сумерками будем на месте, подумал старик. Щенка подарю внучке. Старухе придется полночи латать штаны. Кобыла, хоть и паскуда, но вела себя молодцом. А вот волк испугался не меньше моего. Пусть скажет спасибо ружью. Будь оно у меня в ту секунду в руках, ему б пришлось считать дырки в шкуре, да не по одной, а сразу по паре. Хотя… кто его знает! Старость метка только снами да смертью.

Воздух что-то шепнул, обдал лицо свежей влагой, заморосил мелкий дождь. Старик чихнул, отер ладонью глаза, теснее укутался в бурку и нахлобучил шапку на уши. На дороге лежало пятно. Пока старик решал, как с ним быть, лошадь уже осквернила его грязным копытом. Оглянувшись назад, возница проверил догадку и, поразмыслив, не стал тормозить: чувяк был один, а значит, поднимать его толку не было. Арба размяла его колесом, крепче вдавила в землю, и возиться с ним охоты совсем не осталось.

Однако спустя сотню-другую шагов старику стало совестно: бедность не знает брезгливости, зато не прощает лени. Еще через сотню шагов, на узком перешейке у самого перевала, валялся второй чувяк, так что совесть смогла взять свое. Спешившись, старик отряхнул его от воды, проверил подошву, сбил грязь о днище арбы, погладил по мягкой разношенной коже и, удовлетворенный, приказал лошади ждать, сам отправился по дороге назад. Находка была не Бог весть какая, но сердце все-таки радовала. Пара лишних чувяков никогда не бывает лишней, думал старик про себя, возвращаясь обратно. Добыча висела у него на шнурке, притороченном к поясу. Дождь усилился и подчинил себе ветер. Идти в гору было гораздо труднее, чем по горе спускаться. Над вершиной сизым паром собирался туман. Арбы и повозки там не было…