Алан Черчесов - Венок на могилу ветра

Так уж случилось, что одним очень ранним, укрытым ворсистым туманом утром Нестор с отцом повстречались на главной аульной дороге, едва обогнувшей петлей первый склон с восточной его стороны. Отец как раз возвращался в аул из похода в крепость, Нестор же аул покидал, отправляясь на чьи-то поминки. Чтить память любого однофамильца или знакомца было делом хоть хлопотным, но без убытка: попасться на глаза тому, кто больше него дружен с удачей (а значит, всякому из тех, кто не был им самим), означало высказать немой укор человеческой черствости, способный, коли повезет, пробудить в двух-трех душах недолгое сострадание и брезгливое желание поскорее помочь да тем самым отделаться. Известно: если бедный родственник — что след на февральском снегу (обычное дело), то родственник нищий — все равно что понос (сплошная досада). Повозки двигались навстречу друг другу, одна — запряженная конем, вторая — мозглявым буйволом. Между ними лежала развилка, сильно сдвинутая к аулу, так что преимущество расстояния было за буйволом. До развилки он добрался первым, сбавил ход, но не остановился, а напротив, вместо этого вышел на узкий участок пути, словно в упор не замечая того, кто каждый день перед сном бил ему копытом в перегородку, разделявшую конюшню и хлев. От такой наглости конь закусил удила и перешел на рысцу, глаза его загорелись, туман перед ним расступился, и повозка пошла резвее, стуча по рытвинам колесами и срывая с них обильную росу. Будто разбуженный копытами, Нестор повел плечами, зевнул и открыл глаза. С тридцати шагов в них было нетрудно прочитать удивление, но еще легче было заподозрить, что оно не искренне, а поддельно. Когда уста Нестора растянулись в приветственной улыбке, буйвол встал, однако продолжал вести себя строптиво: опустив рога и замычав, он словно призывал коня помериться с ним силами. Почувствовав кнут на спине и громкую ярость за нею, конь радостно отозвался и сильнее рванул поводья. Было видно, рассказал им отец, как с лица соседа ухмылка неудержимо стекает куда-то вниз, в клочья тумана, который стелется лохматой шкурой по земле и заполняет серой мышью каждый ухаб. Споткнувшись об один из них, конь вдруг падает. Он словно рушится, увлекая за собой повозку, которая, ударившись оглоблями в валун у обочины, чудовищно скрипит, стопорится колесами и накреняется над пропастью, едва не сбросив в нее седока. Уцепившись за вожжи, тот долго висит над ущельем, не в силах найти опору для ног, а в груди его остается в живых только гнев. Гнев вытеснил оттуда даже голос. Отец видит, как в нескольких шагах над ним склоняется худое ненавистное лицо, как оно что-то бормочет бледными губами, а потом, жалобно хныкнув, пятится назад, и в ту же секунду отец начинает толчками ползти по пыльному боку обрыва наверх. Рядом с душою он слышит утробное ржание подыхающего коня и свое медленное дыхание, в котором копится столько всего, что важно не расплескать. Через какое-нибудь мгновение, которое вытягивается для него в одну маленькую, дрожащую временем струйку беспомощной вечности, он уже лежит на том самом месте, где минуту назад его конь сломал себе ногу. Отец Цоцко лежит и вдыхает горько-сладкий туман. Потом он встает, с земли поднимает ружье, коротко целится и громко стреляет в коня, а потом, не моргая, смотрит на то, как тот вздрагивает крупом, семенит копытами в воздухе, но спустя миг замирает, захлебнувшись хлынувшей кровью, и быстро, совсем по-человечьи, стекленеет увидевшим бездну коричневым глазом. Потом наступает провал и долго ничего не слышно, хотя тот, кто стрелял, не сводит взгляда с оправдывающегося ничтожества перед собой. Брезгливо отстранив его от себя, он делает шаг и, точно острогу, втыкает дуло ружья в голову буйвола, прямо между рогами, но выстрелить вторично не успевает. Внезапно слух открывается, и он невольно морщится от крика за спиной. Оглянувшись, он видит страх, от которого приходится отойти, чтоб им не замараться. Повесив за спину ружье, отец удаляется вниз по дороге, уходит в аул, где только к вечеру, после того, как освежуют коня и справят по нему хмурую тризну, расскажет все как было своим сыновьям, и Цоцко представит себе все, как оно есть. Потому что оно по-прежнему есть, пока сосед, благоразумно спрятавшись в пятнадцати верстах от дома, ждет, что с ним будет, и уповает всей душой на то, что, коли Бог даст, с ним не будет ничего.

Но уже через день или два, когда Нестор возвращается из Алагира от родственников, которые, несмотря на постные лица, обещают в случае чего защитить, он едет в сумерках мимо погоста и размышляет о том, как ненадежна правда живых, одновременно гадая, насколько она надежна у мертвых. Слезать у могил ему лень. Сегодня, думает он, можно обойтись и без этого. Мысль еще не закончилась, еще шевелится пухом у него на губах, как он вдруг с ужасом замечает, что к нему на арбу пристраивается сзади привидение. Он видит, как оно выходит из-за надгробия его, Нестора, прадеда, кто, по преданиям, выигрывая спор, просидел в одиночку три ночи кряду на чьем-то разоренном склепе, держась за ножны и припадая к бурдюку араки, а потом, не успев еще протрезветь, помер сам через сутки, застудив кишки страхом. Нестор видит, как привидение бесшумно скользит, упрятанное в белый саван, по насыпи, чуть слышно роняет щебенку под колеса повозки, а потом, укутавшись в тишину, невесомо садится на борт арбы. Обливаясь холодным потом, Нестор не решается оглянуться. Буйвол шумно раздувает ноздри, но и у него не хватает духу замычать. Рука Нестора непроизвольно тянется к кинжалу на поясе, но, промахнувшись, безвольно свисает, послушная ритму движения. Привидение несколько раз сочувственно вздыхает, словно жалея того, чья спина дрожит перед ним в предчувствии кары, потом начинает тихонько насвистывать и равнодушно озираться по сторонам, из чего Нестор с надеждою заключает, что, быть может, у белого призрака к нему пропал интерес. Однако сердцу становится холодно, будто его завернули в метель и прижали сверху льдиной отчаяния. Он слышит, как привидение ерзает на арбе, потом громко зевает, потирает ладони и, так ни слова и не сказав, легонько касается рукой его плеча. Нестор замирает, мгновение считает бегущих по спине пауков, потом, прижав их копчиком, натягивает поводья, останавливает арбу и ждет, разлетевшись взглядом по черной траве на обочине. Спрыгнув с повозки, призрак машет руками. Впечатленье такое, будто он шлепает крыльями провинившийся воздух. Нестор сохнет душой и косится краешком глаза на то, как в подступающей тьме привидение очищает себе от теней дорогу. Потом оно так же безмолвно растворяется пылью в ночи на самых подступах к аулу, и почти тут же в лицо человеку летит черный ком. Он бьет его по щеке и, пока падает наземь, Нестор вдруг понимает, что ничего до сих пор и не ведал об истинном страхе. Когда он немного приходит в себя и негибко, почти что увечно склоняется над колеей, он видит дохлого ворона с оторванной головой и понимает, что жизнь его кончена.