Шэн Кэи - Красные туфельки

— Они не знают, для них я всего лишь еду учиться в Америку и буду ассистенткой.

— Ну никак не понять, почему я такой невезучий, как мог влюбиться в такую странную девушку?

— Я знаю, что именно мне нужно, счастье — это то, к чему стремятся лишь обыватели, которые не понимают, чем хотят заниматься в этой жизни.

— Немного запутанно, повтори ещё раз.

— Ты обдумай на досуге, я знаю: так будет лучше, будет просто прекрасно.

Я так растерялся, что даже заикаться стал:

— А почему же ты в тот день с подругой, как её там, пошла со мной знакомиться?

— Она меня уговорила, так как была против того, чтобы я уезжала с Цуй Ли, она считает, что я должна больше общаться с такими молодыми людьми, как ты. Я познакомилась с тобой, ты — уникальный.

Я встал, бросил окурок на пол и затоптал его. Тань Синь удержала меня за полу, спросила, что я намерен делать. Я покачал головой, так как и сам не знал. Так надеялся, что Цуй Ли произнесёт: «Юноша, сядьте!» Тогда я выругался бы во весь голос: «Е… л я твою мать! Но я желаю вам счастья! Хотя нет, счастье — это же переживание, к которому стремятся обыватели, поэтому желаю вам благородства!»

Никому не было до меня дела, я пробрался к выходу, выглянул в окно: там шёл снег, самый красивый сезон закончился. Я уже увидел, как выхожу в эту дверь, пересекаю двор Академии художеств, иду на запад, выхожу на улицу Ситучэн; я знал, что теперь меня окружат весна, лето, осень и зима, они будут идти со мной до дома, провожая самый важный год моей молодости. Когда мне было двадцать два, я жил плохо, возможно, я жил плохо всегда.

Накануне Нового года я одного за другим провожал своих однокурсников на вокзал, судя по всему, мне предстояло встретить его в одиночестве. Сначала мне приходилось тяжело, а потом я привык, что нет дома, куда можно было бы вернуться. Каждый день я лежал на верхней полке двухъярусной кровати, читал и писал письма. Я написал ответ на все письма отчима за более чем полгода, потом выбрал самый холодный и отправил ему. Я часто думал, что когда получу его следующее письмо, то отправлю ему все остальные, а перед его смертью скажу, что всё-таки люблю его. Но он больше не писал, а я никак не решался сделать первый шаг.

В канун Нового года я с трудом выбрался на улицу, чтобы пройтись по магазинам и купить новогодние украшения, хотя я и был один, но праздник следовало отметить как положено. Сюй Цзямин, даже если ты никому не нужен, всё равно должен с улыбкой идти вперёд. Но только я вышел за дверь, как тут же пожалел: зима в Пекине отличалась от сухого и холодного Северо-Восточного Китая: спереди налетали порывы ледяного ветра, несущегося на юг, делали два круга внутри моего тела и со свистом вылетали сзади. На обратном пути ветер дул так, что на глазах выступили слёзы, и я просто рыдал, идя против ветра.

Я повесил перевёрнутый иероглиф «счастье» и парные надписи по обеим сторонам двери. Глядя на иероглифы, выведенные кистью, подумал: даже когда начнётся учёба, не буду их снимать, пусть счастливым предзнаменованием висят у входа в общагу, а я так и останусь уродом Цинхуа. В комнате было тепло, я спустился вниз взять пива и закуски. Затем поставил круглый стол, вокруг четыре стула и наполнил стаканы — себе, деду по матери, маме, и ещё отчиму. Впервые я увидел Юй Лэ накануне своего девятнадцатилетия, он пришёл поздравить меня с днём рождения, но в основном чтобы посмотреть, такая ли моя мать красивая, как расписывала сваха. Он был последним мужчиной, смотрины с которым устроил мой дед. Все верили в его сказки: его сын пал на поле боя в горах, оставив единственного внука Сюй Цзямина, с которым они втроём и жили, поддерживая друг друга. Столько пересказывал эту историю, что и сам в неё поверил, меня заставил называть себя дедом, а маму — тётей, и всё искал ей мужа. Но никто не хотел её забирать к себе из-за проблем с головой, да ещё я в самый ответственный момент называл её мамой. И только Юй Лэ с его везением понимал, что у него, глухого, нет права выбирать жену, да и как я кричал «мама», он тоже не мог слышать.

Тётя, мама — губы при произнесении складываются так узнаваемо, и если он не мог услышать, неужели не понял по артикуляции? Пью за тебя! Спасибо, что не разоблачил моих родных, сохранив деду «лицо». Мама, когда тебе станет лучше и ты сможешь узнавать меня, я исполню свой сыновний долг. Дедушка… Я держал стакан и не мог ничего сказать, мне казалось, что наши судьбы похожи: для него всю жизнь высшей целью было обустроить следующее поколение, чтобы они с голоду не умерли. Я каждый раз пил две рюмки — за себя и за родственника, которого поминал. Потом всё спуталось и я стал изображать, как они пьют друг за друга. Дедушка поднял рюмку и сказал Юй Лэ:

— Извини, взял жену, и только потом обнаружил, что есть ещё и пасынок, если бы я не был так стар и не умер, то сам бы воспитал Сюй Цзямина. — Они чокнулись, я выпил оба стакана.

Когда я опьянел, стал кричать, обращаясь к стене:

— Вы все — мои родные, мои спасители, тянули меня, а потом кто умер, кто сошёл с ума, и я остался один, у вас совесть чиста передо мной, Сюй Цзямином?

Следовало сдержаться, вспомнить что-то хорошее. Я поставил ещё пиалу и рюмку и представил им:

— Это Тань Синь, единственная девушка, которая захотела родить мне ребёнка. Вы можете уйти со спокойной душой, не надо беспокоиться обо мне.

Договорив, я с силой хлопнул себя по губам. С пьяных глаз удар был силён, но чувства всё равно были парализованы. Закрыв лицо руками, я встал перед ними на колени:

— Я подлец! Разочаровал вас!

Около десяти часов раздался звонок с незнакомого номера, я ответил — в трубке молчали. Я положил трубку на стол, вместе с ним пережидая время разговора по телефону. Из тюрьмы Тебэй можно было позвонить один раз за десять минут, через девять минут пятьдесят секунд я быстро сказал:

— Пап, ты там ешь хорошо, осталось несколько дней, уходи спокойно, не тревожься обо мне.

На том конце он постучал пальцем по трубке, через каждые две-три секунды, на третий раз разговор прервался. Это был наш условный код: когда отчим скучал по мне, он звонил, и хотя ничего не слышал, но, глядя на время разговора, он знал, что я ещё на другом конце провода. Мы договорились, что я закончу разговор, только когда он постучит три раза. Он не заставлял меня, лишь подчёркивал, что если я сделаю это раньше, то он тут же приедет в Пекин узнать, что у меня стряслось.

Позже был ещё один звонок с незнакомого номера, на этот раз — не отчим, но я знал, кто это. Это звонила Тань Синь из Америки, спросила, как я. Я ответил:

— Ты много о себе воображаешь. Ты меня бросила и считаешь, что моя жизнь превратилась в ад.

— Это моя жизнь превратилась в ад после расставания с тобой, — сказала она. — Очень хочу увидеть тебя.