Шэн Кэи - Красные туфельки

— Тогда твой первый раз был не с ней!

— Сестрёнка, это была тайная влюблённость! Она не получала моего письма. Оно пришло через несколько дней после её смерти, его прочитал её отец. И это тоже хорошо: дочь только что умерла, ему точно было очень плохо, а тут он прочитал, как я люблю его дочь, какая она замечательная, это было своего рода утешение. Так что мой отчаянный поступок дал свои плоды.

Я замолчал, оглядел её тело. Она, засмущавшись, прикрыла грудь.

— Знаешь, Тань Синь, в тот день, когда я тебя встретил, то вспомнил о ней и подумал, что должен быть поактивнее: нельзя упустить такую же, как Фан Фан, хорошую девушку.

Она обхватила руками мою шею и поцеловала:

— Я ошиблась, не вини меня. Даже если сейчас передо мной будет сто подлецов, я не буду сердиться!

Я насладился послевкусием этого поцелуя, а потом сказал:

— Ты спросила, где у меня был первый раз, мне не очень хочется говорить, особенно после твоего рассказа, мой первый раз — это полный отстой.

— Да говори уже, это у меня отстой, да ещё ты меня теперь презираешь.

Я указал на кровать, потом отвернулся и сказал, обращаясь к луне:

— Здесь, только что. Сейчас был мой первый раз с одной подлой девушкой.

— Правда?!

— Правда. Отстой, да?

— Как здорово! — Она обняла меня сзади, прижавшись щекой к моей спине, — Эта подлая девушка поняла, что неправа, она просит у тебя прощения.

Я положил её ладонь себе на грудь — там, где сердце, и произнёс в такт с ударами сердца:

— Я — тебя- люблю!

Она держала меня за руку и молчала, а я ждал. Я и сам не знал, чего жду, в голове было пусто. Это чувство глубочайшей любви к ней было таким прекрасным. В ночи был слышен лёгкий шорох опадающих листьев, осень в Пекине — самое прекрасное время в мире. Тань Синь ровно дышала рядом, постепенно засыпая. Я нащупал на столике пачку, в полной тишине вытащил последнюю сигарету. Я обернулся и взглянул на неё, у меня было ощущение, что я полностью изменился. Тань Синь не спала, она смотрела на меня:

— Сюй Цзямин, ты такой красивый! Мне всё в тебе нравится!

Я так размяк, что не мог вымолвить ни слова.

— Я ещё не ответила на те твои три слова. То, как ты произнёс «Я тебя люблю», было так приятно. Но я сейчас не могу этого сказать, в тот день, когда я скажу, что люблю тебя, это будет означать, что я всегда буду любить тебя, в тот день моя жизнь станет твоей.

Когда 14-го числа в 15.30 Юй Лэ вставил ключ в замок, он уже знал, что дома кто-то есть. Оставив ключ в двери, он помчался вниз по лестнице, двое полицейских бросились ему навстречу со второго этажа и схватили его.

Полиция не нашла при нём снятых утром денег. Куда он ещё заезжал по пути от Сунъюаня до Чанчуня? И я, и адвокат говорили с ним на эту тему, однажды Юй Лэ спросил меня, не повлияет ли его признание на приговор. Адвокат честно ответил, что нет, ведь на нём были две загубленные жизни, за что три раза расстрелять — вот это достаточно.

Однако эти деньги кое-кому требовались — у Цянь Цзиньсяна был сорокалетний сын Цянь Вэнь, в прошлом году его как раз выпустили из тюрьмы, он получил известие о смерти отца, так и не успев повидаться с ним. Я сталкивался с ним во время процесса, ему было абсолютно не интересно, кто убил его отца, мучался ли отец перед смертью, его единственной душевной болью был тот самый миллион двести. В начале мая, когда полицейские покинули дом для немых, он и четыре его дружка ворвались ко мне в квартиру, прижали меня к стулу и перевернули дом вверх дном. Я отчётливо помню его крик, полный отчаяния:

— Ройте землю хоть на целый метр, но деньги мне найдите!

Офицеру Ли было наплевать на деньги, в последнее время он препирался с адвокатом отчима из-за готовности признать свою вину. Появились новые улики: утром 14-го числа Юй Лэ звонил со своего мобильника на номер 110. [29] 110 — номер телефона экстренных служб. Дежуривший тогда офицер подтвердил, что действительно ответил на звонок, но в трубке молчали. Адвокат хотел разыграть эту карту, он выдвигал в защиту Юй Лэ аргумент, что его первым порывом была явка с повинной, но этому помешало то, что он был немой и не мог чётко описать произошедшее, и это говорит о том, что он явно был готов признать свою вину. Мы с ним это обсуждали, и если бы Юй Лэ отдал деньги, можно было бы избежать смертного приговора.

Как-то во время свидания с отчимом я всё это написал на бумаге и дал ему прочитать. На языке жестов сказал ему:

— Я не хочу, чтобы ты умирал! Я хочу, чтобы ты увидел тот день, когда я превзойду всех. Скажи, где деньги, сначала мы добьёмся отсрочки приговора, ты будешь жить, а потом я тебе гарантирую, я буду изо всех сил зарабатывать деньги и не дам тебе сгнить в тюрьме!

Он обеими руками обхватил себя, пристально посмотрел на меня и ответил:

— Оставь деньги себе, проводи мать в последний путь достойно.

— Не думай обо мне, и о матери моей не думай. Скажи мне, ты же собирался сдаться, звонил по сто десять, но не мог ничего сказать, на второй день снял деньги — жадность взыграла, но сейчас всё им сполна отдашь. Скажи так, тебе говорю, скажи так. Умоляю!

Закусив губу, он отвернулся, а потом показал на пальцах:

— Да, я звонил тогда по телефону, но чтоб сообщить о преступлении, а не сдаться. Я их не убивал, поэтому звонил в полицию. Деньги я тебе отдам; когда меня расстреляют, ты возьмёшь эти деньги и поедешь в самую лучшую страну, в лучший университет и точно сможешь превзойти всех. Я не буду ждать, после смерти я всё равно смогу увидеть, как ты хорошо живёшь. Потому что мой сын будет жить за меня.

Я изо всех сил мотал головой, чуть не разбрызгивая слёзы. Это была самая эгоистичная и ужасная любовь! Я стучал рукой по стеклу и кричал:

— Кто, мать твою, твой сын? Юй Лэ, скажи мне! Кто, мать твою, твой сын?

Это был последний раз, когда я видел Юй Лэ. Он гладил стекло, прерывисто дыша, смотрел на меня. Я ранил его сердце, но он своей смертью мог разрушить мою жизнь. Я смотрел, как капают его слёзы, и чувствовал озноб по всему телу. Я сложил пальцы левой руки в кольцо, выставил средний палец правой руки и прямо перед его носом сделал непристойный жест.

Последний раз я встретил Тань Синь пасмурным днём в конце ноября, все думали: вот-вот пойдёт первый снег, который втащит Пекин в зиму. Если бы я знал, что мы с ней расстанемся именно в этот день, то оделся бы покрасивее, или как минимум побрился бы, или сделал новую причёску, чтобы ей не легко было отпустить меня — без тени сожаления.

Я и сам не знал, зачем в тот день пошёл в Академию художеств. Подруги сказали, что телефон Тань Синь не отвечает, она, скорее всего, в библиотеке слушает лекции. Та девушка с нарисованной фотографии, которая нас и познакомила, сказала: