Шэн Кэи - Красные туфельки

Взрослые поддерживали идею Лаохэя о том, что Беловодное озеро всегда принадлежало нашей деревне. Какое, мол, было у старосты право самовольно отдавать озеро в аренду? И хотя так считали все, но каждый раз, когда разговор касался старшего и младшего Дяо, на лицах появлялось раскаяние. Мы же до сих пор не могли окончательно определиться. Вспоминая избитого старину Дяо, нам всякий раз хотелось встать на его сторону. Мы потихоньку злорадствовали из-за того, что Лаохэю отрубили указательный палец, и нам даже хотелось вернуть всю выловленную рыбу обратно.

В горах небесная синева была такой яркой, что слепила взор, но никто из нашей колонны не осмеливался поднять глаза и взглянуть на небо. Понурив головы, с пепельно-серыми лицами, мужчины шли, не произнося ни единого слова. Кто-то взвалил мотыгу на плечо, и оттого придавленное плечо казалось ниже другого. Но большинство мужчин просто волокли лопаты или мотыги за собой. Их руки бессильно свисали, будто стебли травы, к которым привязаны тяжеленные наковальни и которые каждую секунду могут с треском разорваться. Мотыги ударялись о лежавшую на дороге гальку, и визгливое бряцанье оглашало всю округу. Разлетающиеся во все стороны звуки отзывались жгучей болью в барабанных перепонках, но мы изо всех сил старались терпеть.

Мутная вода озера напоминала грязное от пыли лицо плачущей старухи. Птицы уже давным-давно склевали всех мелких рачков и рыбёшку. И отмель открылась перед нами во всей своей опустошённой наготе. Тело Рыбьего царя исчезло, не оставив после себя ни малейшей частички. Все застыли в полной растерянности, каждый недоумённо глядел на других и тихонько бормотал себе под нос. С трудом различимые слова, как слабенькие язычки пламени, едва появившись на свет, сразу же угасали, подавляемые тишиной. Не помню, кто из взрослых первый двинулся, волоча за собой мотыгу, по направлению к берегу. Немного поколебавшись, остальные поплелись за ним. Висевший над озером смрад, словно серо-коричневыми волнами, обволакивал каждого из нас. Люди шли, шатаясь из стороны в сторону, а внутри закручивались всё новые и новые пугающие водовороты. Стиснув зубы, они терпели, держась до последнего. Все понимали, что если вытошнит одного, то и остальных неминуемо ждёт та же участь. На глинистом берегу то там, то тут попадались впадины, и когда колонна нетвёрдой походкой двигалась вдоль кромки озера, отражённые в водной глади силуэты печально скользили, словно прибой разливался по песчаной отмели. Мотыги оставляли на топкой грязи глубокие борозды, но больше не издавали ни звука. От вереницы этих отражений голова начинала идти кругом. Впрочем, мы все понимали, что Рыбьего царя найти не удастся, он как будто никогда и не появлялся здесь. Дойдя до места, где чудовище вытащили на берег, мы увидели ту ужасающую впадину, заполненную топкой глинистой жижей. Гигантская ямина запечатлела очертания огромного тела диковинного существа и сохранила тяжёлый дух тления. Мы словно бы опять глядели на Рыбьего царя, опять чувствовали его запах.

Существование Рыбьего царя не подлежало сомнению, но и его исчезновение так же не подлежало сомнению. Куда же запропастился Рыбий царь? Быть может, он вновь возвращён в озёрные глубины? Быть может, он погребён прямо у нас под ногами? Нам оставалось лишь строить предположения одно диковиннее другого. Когда мы приблизились к домику старины Дяо, вонь от тухлой рыбы стала ещё нестерпимее. Саньпи согнулся пополам, и его уже пустой желудок опять стало выворачивать. У остальных в глазах промелькнул неприкрытый ужас, и оборонительный рубеж в одну секунду был сломлен. Люди один за другим конвульсивно скрючились в три погибели от приступа болезненной рвоты. Всё тело — от макушки до самых пяток — сотрясалось от запаха Рыбьего царя. Извергнув из животов тухлую и кислую жижу, кто на коленях, кто на корточках, мы смотрели на гигантсткую ямину, оставленную Рыбьим царём. Слёзы застилали взгляд, а небесная лазурь синела, ослепляя глаза. Прошло немало времени, прежде чем мы, шатаясь, как от озноба, поднялись на ноги. Поддерживая друг друга, в полном отчаянии мы механически двинулись вперёд. Из-за того, что поход оказался безрезультатным, люди чувствовали себя ещё более вялыми. Рядом с жилищем старшего и младшего Дяо мы от утомления еле-еле держались на ногах, как будто прошли несколько тысяч километров.

Хайтянь стоял перед дверью своего маленького домика. Сжав кулаки, он сверху взирал на нас, остановившихся у подножия пологого склона. Задрав головы, мы глядели на него. Во взгляде Хайтяня было что-то колючее и холодное, как лёд, и нам стало казаться, что нас разделяет пропасть. Мы хотели было позвать его, спросить, где же сейчас Рыбий царь. Но слова застряли в горле и никак не хотели вылетать оттуда, словно мы обращались к какому-то незнакомому человеку. Ни он наверху, ни мы внизу, никто не произнёс ни звука. Несколько минут мы стояли так, глядя друг на друга. Потом вожак нашей колонны тихонько произнёс:

— Пошли.

Мы не стали спорить и, понурив голову, в молчании двинулись за остальными. Мы понимали, что если бы Рыбий царь был найден, это никак не изменило бы положения. Равнодушное послеполуденное солнце склонялось, затуманиваясь охрой ранних сумерек. Вереница людей так и продолжала спускаться, и ни у кого не было смелости повернуть голову и взглянуть наверх.

Пролежав в больнице больше десяти дней, старина Дяо наконец вернулся. Обессилено прислонившись к воротам, жители видели, как мужчина, опираясь на бамбуковую трость, ковыляя и прихрамывая, прошёл через всю деревню, а потом, так же ковыляя и прихрамывая, поднялся в горы. Многие покраснели и отвернулись, не в силах провожать взглядом этот — бывший таким знакомым и ставший таким чужим — силуэт. На следующий день кое-кто рассказал, что видел, как старина Дяо и Хайтянь пьют водку:

— Ты отпил — передай мне, я отхлебну — возвращаю тебе. И очень скоро целая бутылка водки оказалась у них в животах! А знаете, — продолжал всеведущий рассказчик, — знаете, где они водку пили? На том самом месте, где Рыбьего царя вытащили на берег! Вот уж действительно, видать, совсем их этот смрад не берёт! Тухлятиной провоняло всё, а им хоть бы хны, способны водку хлестать как ни в чём не бывало.

Рассказчик не успевал договорить, как слушатель уже чувствовал, что в желудке поднимается предательская дурнота. Отмахиваясь от этой тошнотворной истории, обхватив руками живот и согнувшись пополам, он — бе-бе-бе — сотрясался и извергал зловонную зеленоватую жижу. Рассказчик терпел изо всех сил, но в конце концов тоже не выдерживал и следом за слушателем содрогался в конвульсиях.

Тошнило целый месяц, вся деревня оказалась парализована. Мужчины, женщины, старики, дети, — все могли лишь с трудом проглотить несколько ложек пресной, безвкусной жидкой каши. Потом все тихонечко растягивались на солнышке, а на лице всплывало кроткое выражение, такое смиренное, как у дурачка: и смеяться вроде бы не смеётся, и плакать вроде как не плачет. К тому времени уже переставало мутить, всё содержимое желудков уже давно было исторгнуто подчистую. И было такое ощущение, будто изверглись и остальные внутренности: и сердце, и лёгкие, и печень, и почки, — абсолютно всё. Человек лежал такой опустошённый, отрешённый от суеты, воздушноневесомый, можно сказать, его не волновали страсти и желания, точно младенца, только покинувшего материнскую утробу. Было жаль запертую в загонах несчастную скотину. Застоявшийся скот переполняла энергия, но, не получая питания, изголодавшиеся животные грызли корыта из-под корма, ограждения, ржали и мычали, надрываясь круглые сутки. Когда мы наконец набрались сил, чтобы отправиться в горы пасти коней и буйволов, прошло целых два месяца. К тому времени старина Дяо и Хайтянь давным-давно покинули наши края.