Иоахим Новотный - Новость

Но куда это подевался его ум да разум? Домель, ступенька за ступенькой, — за женщиной, за ноги взглядом уцепился — не отпускает. Так и потопал за ней, как на поводке: куда она, туда и он. Прошлись улицей, в магазины заглянули, наконец в обратный путь — через мостик к центру, а там — в автобус. Домель поднимается на площадку, блаженно вбирает в себя запах ее волос и забывает проезд оплатить. Остановка. Они выходят и вперед, вперед, до самой окраины, а там уж и рабочий квартал, в одном из домов которого женщина и исчезает. Домель устраивается на груде бетонных плит. Автобус его давно ушел, но он про него и думать забыл и даже не замечает, что надвигается вечер. Он упорно смотрит на дом, считает до двадцати трех, и в этот момент в одном из окон вспыхивает свет. Вы догадались, конечно, — совсем это неважно: у нее ли свет в окне или у кого еще. Домель думает, что у нее. Его уже как лихорадка трясет: в коленях дрожь и голова кружится. Слава богу, что он сидит, не то скрутило бы его здесь и бросило на песок, под деревья, меж сосен и елок. И пришла бы та самая минутка, а вы знаете, что это за минутка и к чему она ведет. И обстоятельства требуют иной постановки вопроса: сколько женщин, думает Домель, сколько красоты, сколько жизни вокруг, и отчего же изо всего этого мира — один-разъединый выбор?

И кажется ему вдруг, что ужасно много упустил он в жизни.

Но здесь он, конечно, лишку хватил. И немалого. Это верно: много женщин у мужчины может быть, но жизнь-то — она одна! Так чего же тогда метаться, не быть с одной, со своей женой, коли любишь-то? А Домель, конечно же, любит жену, а вы как думали? Он позвонит ей (и на поезд Домель уже опоздал), скажет, чтобы понапрасну не тревожилась…

Ну вот я почти что все и рассказал. Осталось, пожалуй, только добавить, что, придя в себя, Домель встал и осмотрелся. Обнаружил, что находится на опушке соснового бора, который одним своим крылом подступает к рабочему кварталу. Вы уже знаете: сосны, березки, трава, жучки. И снова сосны, березки… Но махонькая разница — кажется Домелю, будто на этот раз глядит он в область неведомого. Откуда-то из тайников памяти всплыло и овладело им чувство, что родилось в душе его еще в школе, когда он впервые увидел атлас по истории, увидел и удивился. Старая карта робким пунктиром рядом со Средиземным морем определяла приблизительные очертания северных границ Африки. Южнее — там, где пути вели в глубь загадочного континента, — неуверенной штриховкой были обозначены горы. А выше несмелой рукой выведено: Hic sunt leones. Здесь — львы. Больше ничего. Но именно поэтому Домелю так хотелось туда попасть…

Вот теперь Бруно и вправду закончил свой рассказ об этом Домеле. Он допивает кофе. Похоже, что он очень устал. Кстати, вряд ли, думается, история эта приняла бы иной вид, если бы поведать ее пришлось не женщине. Но, верно, хорошо и так, как было. А то бог его знает, какие душевные пропасти открылись бы нам вдруг в своей бездонной глубине.

Перевод С. Репко.

Истории Бруно. Он рассказывает их не вдруг. Сначала его надо поймать за рукав куртки и подвести к месту событий. Например, на деревенскую площадь, к фасаду старого крестьянского дома с острой крышей. Да и час должен быть соответствующий, скажем, около одиннадцати — конечно, вечера. Ну вот, теперь начинай!

— Н-да! — произносит Бруно. — Здесь, значит, это и было. Там вон стояло майское деревце. А где я сейчас стою, стоял Ваурих. А…

— Слушай-ка! — перебиваем мы его. — А когда это было?

— Да около одиннадцати.

— Год, год-то какой был?

— Тысяча девятьсот сорок шестой, — говорит Бруно. — Аккурат в ночь с тридцатого апреля на первое мая. По деревне тянуло запахом гари. Но собаки не брехали, и окна все уже погасли. Только несколько звезд…

— Гарью тянуло?

— Да нет, дело не в том, о чем вы думаете. Несло дымом от ведьминского костра. Ведь Ваурих был в то время бургомистром в деревне. И в конце апреля ходил он по дворам, с людьми толковал: «Так, мол, и так. Коричневое наваждение кончилось. Теперь все будет как прежде». Старики отмалчивались. Они на этом деле разок уже обожглись. Но молодежь стала задавать вопросы. Ведьминский костер? Танцы под майским деревом? А разрешат? «По обычаям предков, — отвечает Ваурих. — Кто же против будет?» Ну, натаскали они хворосту, мусора с кладбища, старые венки. Все это добро они свалили как раз за деревней, на краю пустоши.

— И потом костер развели? — спрашиваем мы нетерпеливо.

— Нет, — Бруно в рассказе выдерживает свой ритм. — Сначала Ваурих поставил всем по кружке пива в нашей забегаловке. Оттуда они отправились в лес, на личную делянку Вауриха, свалили там пятиэтажную сосну, приволокли сюда, а здесь украсили гирляндой, на верхушку нацепили венок и потом поставили ее вот тут, на площади.

— Майское деревце, значит. А потом оно сгорело?

— Да нет, погодите. Ваурих еще раз выставил пиво. Когда все были уже теплые, он спросил, кто будет ночью стеречь. Он-то в этом деле знал толк. Если не проследить, явятся паршивцы из соседней деревни и спилят майское деревце.

— А зачем?

— Зачем, зачем! — Бруно оглушительно высморкался в носовой платок. — Обычай такой.

— И кто же сторожем остался?

— Конечно, желающих не нашлось. Ночи в это время были еще холодные. Тогда Ваурих купил две сигареты, дорогие до безобразия, и сунул их под нос Понго и маленькому Хампелю: «Идите вы!»

— Тут-то и загорелось, наконец?

— Ну, разумеется! — Бруно отвечает несколько раздраженно. — Загорелось. И как полыхнуло! Народ бегом сбегаться стал. Никому не верилось: после военных-то пожаров — и вдруг огонь просто для забавы. Или чтобы злых духов отгонять, это как хотите. А Ваурих ходил вокруг в прыгающем свете костра и проверял: все как прежде, верно? И вдруг он уцепил за руку крошку Ильзу, дочку свою.

Мы извиняемся, но удержаться от вопроса все-таки не можем:

— А почему?

— Потому что в этих обычаях предков на каждую радость есть своя гадость, — изрекает Бруно что-то вроде афоризма. — И потому, что парни уже сунули в горящий хворост несколько метровых веток. А в тот момент они вытаскивали их из огня, чтобы обугленной корой начернить себе ладони.

— Странный обычай.

— Гадость это, — поправляет Бруно. — Сначала они посидели тихо, с невинным видом, как бандиты, которые собираются сделать налет. А потом вдруг как все вскочат да как бросятся на девок.

— Да? Это здорово.

— Ничего здорового. Девчонки с визгом кинулись в непроглядную темь. На некоторое время все затихло. А когда девки вернулись, они были все перемазаны сажей. И лица и прочие места.

— Стой! Откуда же ты знаешь про прочие места?

— Да это все знают, — говорит Бруно. — Знают, и все.