Иоахим Новотный - Избранная проза

Сделайте что-нибудь, добрая женщина!

Это трудно, отвечает фрау Цигертель, я стараюсь изо всех сил… Тут моя бабушка очнулась. Увидела, что весь ее кофе исчез в горле фрау Цигертель, и сдавленным голосом спрашивает: может быть, вам лучше бы ничего не пить. Не в том дело, отвечает фрау Цигертель. Будьте покойны. Я вполне бы могла выпить еще несколько чашечек. Хотя бы ради того, чтобы сконцентрироваться. Везде сидят духи-пересмешники. В потустороннем мире все как у нас. Нет больше уважения у молодежи, нет невинности. Все лезут вперед, даже если их никто не просит.

Что верно, то верно, произносит бабушка. Но вы его позовете, канючит старая Пацельн.

Кого вы имеете в виду?

Духа моего Айтеля, моего мальчика.

Заранее этого сказать никто не может. Вообще-то духи хорошо относятся к нам, живым. Только не верьте в привидения. Но их нельзя заставлять. Нам остается только надеяться. И образовать круг.

Рука старой Пацельн тотчас же начинает дрожать. А бабушка быстро впадает в то дремотное состояние, в каком она вечерами обычно пребывает за столом.

Снова у фрау Цигертель сверкают белки и из полуоткрытого рта вылетают нечленораздельные, захлебывающиеся звуки: резкий хохот, хрюканье, мужское бормотание, вздохи, мучительные стоны и ликующие выкрики. При первой возможности я решил дать Пипу пинка, если он еще раз будет изображать из себя духа-пересмешника.

Неожиданно я чувствую странное давление в горле. Я хочу побороть это чувство и сглатываю. Но давление все сильнее, все тяжелее, оно заставляет меня кашлянуть, откашляться. Пронзительный голос фрау Цигертель не удовлетворяется этим. Говори же, говори, яви себя. Кто ты, дух? Подай знак, чтобы мы могли узнать тебя!

Ладонь старой Пацельн изо всех сил дергает мою левую руку, а бабушкина рука судорожно схватила меня и с силой удерживает на месте. У меня по всему телу бегают мурашки, я зажмуриваю глаза от света, который вдруг сияет нестерпимо ярко. Я изо всех сил откидываюсь назад, свеча падает. Теперь совсем темно. В горячем стеариновом чаду шелестит дыхание фрау Цигертель. Говори, доносится голос сверху, явись нам! Я чувствую, как горло снова сдавило. Но прежде чем успеваю откашляться, голос фрау Цигертель срывается. Она теперь показывается из-под стола и, трижды хрюкнув, начинает беспричинно хихикать. Иногда мы бесимся на сеновале. Пип держит меня за брюки, пытаясь подставить ножку. Мы оба падаем и катаемся до тех пор, пока совсем не обессиливаем. Мы держим друг друга и глупо, беспричинно хихикаем. Как этот смех попал к фрау Цигертель? Или он застрял в моем горле?

Зажгите свет, произносит фрау Цигертель своим обычным елейным голосом. Помедлив, бабушка выпускает мою руку и стучит по столу, ища коробок со спичками. Старая Пацельн продолжает держать меня. Когда пламя свечки загорелось ровно, ее рука перестает дрожать.

Мне жаль, добрые люди, говорит фрау Цигертель. Я в самом деле не знаю, что мне мешает общаться с духами. Может быть, этот мальчик?.. Но, думаю, все дело в том, что я не могу сконцентрироваться. Нельзя ли мне выпить еще чашечку-другую этого прекрасного кофе? Мальчика мы лучше отправим в постель, а то уже поздно.

Бабушка встает. Ее взгляд на несколько секунд задерживается на мне. Таким она меня еще никогда не видела. Старая Пацельн заламывает руки. Мой Айтель, мой Айтель, теперь ты умрешь. Мы все умрем.

Тут вмешивается фрау Цигертель. Что вы такое говорите? Это же предрассудки и вражеская пропаганда. Ведь фюрер знает, что делает. Только он один может спасти нас.

Я с головой залезаю под одеяло и хочу только, чтоб мыши поскорее начали свою ночную возню. Но они сидят тихо-тихо. Я все слышу. Бормотание, вздохи, резкие выкрики. Мой ангел-хранитель притулился в проеме окна и хихикает. От него мало толку. Он покинул меня. И никогда не вернется. Не вернется даже тогда, когда мне будет очень-очень нужно. Когда лед тронется и старуха Пацельн будет кричать на другом берегу, кричать молча, как мать Зигги Краучика, как вдова Рушке и как фрау Янке. Когда фройляйн Крайн повесится на школьной доске, с обратной стороны которой нарисована все та же неизменная линия фронта. Когда Зигги во время военной игры вдруг схватит меня промеж ног, покраснеет как рак и спросит, что я теперь чувствую. Может, мне бы помогла дедушкина улыбка, но он на долгое время утратил ее.

Перевод С. Ефуни.

Раз, два, три. Во время поры точи топоры. Снова моя взяла. Ханно расхотел играть в кости. Он вытянулся на настиле засидки и стал рассматривать деревню. Крыша его дома возвышается над остальными, как скала. Наша пригнулась к забору. У нас семеро, сказал Ханно. У нас одиннадцать, сказал я. Одиннадцать больше семи, сверх бери сколько хочешь. Да где же они размещаются, спросил Ханно. Я знал, что ответить. Бабушка говорила об этом с соседкой, когда поутру заправляла мне рубашку в брюки. Получалось, что беженка жила в пристройке, украинец на сеновале, остальные на кухне. Все девять, спросил Ханно (как и соседка). А им хоть кол на голове теши, отвечала бабушка (и я тоже), их и водой не разольешь. Вот что значит не настоящие немцы, сказала соседка. Наши соотечественники, сказала бабушка и сказал я. Напоследок мне пришло в голову еще кое-что, о чем я и не догадывался. Из Валахии. Откуда я это взял? Наверное, от дедушки, каких только пословиц он не знал. Дни, словно отруби, исчезают вечером в мешке. Облака в феврале, весь год дождь по земле. Силезцы да валахи, сплошь смехи да ахи. Не больно хорошо было, видать, в тех краях, потому что, когда румын предал нас и перешел на сторону врага, они перебрались оттуда в район Яура. Уже прошлой осенью. А теперь, когда русские переправились через Одер, приехали на крытой повозке вместе с их силезской хозяйкой в нашу деревню. Мы ведь тоже силезцы. Правда, не настоящие. Старушки Ешке и Яниц шушукаются между собой по-вендски. А это как раз не разрешается. Дедушка родился в Саксонии. Если он захочет, то может говорить как по писаному. Словно дождевой червяк ползет. Нахохочешься. Только последнее время ему расхотелось. Его не разберешь. Он как Ханно.

Давай подкрадемся, сказал я. А что, давай, сказал Ханно. Мы слезли с дерева и стали пробивать сапогами ямки в снежном насте на лугу. Матовый лед мельничного ручья не давал нам развернуться. Трещины с хрустом разбегались во все стороны. Но наш боевой дух несокрушим. Врагу нас не сломить. За старой прачечной я пригнул Ханно к земле. Тише ты, там кто-то шевелится. Да это кошка, сказал Ханно. Какая кошка, сказал я. Прикрой меня огнем. Я броском добрался до стены дома и проскользнул к окну. День угасал. Внутри зажгли свет. Занавески на окне со стороны пруда плотно не задергивались. Стекло запотело. Я увидел размытый желтый цвет в размытом розовом. Женщина в комбинации. Я упал ничком и махнул рукой Ханно. Давай ко мне. Ханно все-таки не допрыгнул. Прежде чем он успел заглянуть в щелочку, свет внутри погас. Я мог поклясться, что женщина еще в комнате. Может быть, голая. Но из темноты ей видно все, что делается снаружи. Я потащил Ханно прочь, обнял его за плечи и пошел с ним через сад. Все в порядке. Друзья беседуют. Ты видел, спросил я. Кого, спросил Ханно. Гату, сказал я, это точно была Гата. Какая Гата, спросил Ханно.