Иоахим Новотный - Избранная проза

На этот раз Дикси не отстает от меня ни на шаг. Она хочет добиться ответа.

— Ну что, подумал? Кого бы ты выбрал?

Тоже вполне в ее духе: всякий пустяк, который взбредет ей в голову, воспринимать всерьез. Хочет услышать от меня какое-то имя. Хочет знать, кому я доверяю. Сказать ей, что ее кандидатуру я тоже рассматривал? Ведь когда с превеликими трудностями пробираешься по девственному лесу, то даже шнурок для ботинок подлейшим образом может стать проблемой — со мной это случается каждый раз, как приходится развязывать узел. Только у Дикси хватает и терпения и ловкости, чтобы справиться с этим делом. А если, к примеру, сломаешь ногу? Кто не потеряет голову, побежит позвать на помощь и обязательно вернется? Дикси. А если, предположим, придется достойно умереть, кто разделит мою участь, даже если есть шанс самой спастись? Дикси. Она могла бы стать идеальным товарищем; быть бы ей только немного покрасивее. Хотя бы чуть-чуть. В конце концов, мы живем же не в девственном лесу, где это не играет роли. Мы живем в Европе, и страна у нас как-никак цивилизованная.

Оказывается, Дикси и еще кое-что может. Она угадывает мое настроение по походке.

— Ты опять злишься, — говорит она. — Сразу видно.

Я снимаю велик с плеча и поворачиваюсь к ней.

— Знаешь, чего я терпеть не могу? — говорю я. — Скажу тебе откровенно: расспросов. Дома, в школе, вечно все что-то у тебя спрашивают. А теперь и ты туда же. При том, что сегодня утром я поехал с намерением наконец-то что-то сделать. Сделать, понимаешь?

— Почему ты так орешь?

— Вовсе я не ору.

Дикси испугана. И огорченно крутит головой. Явно не ожидала такого взрыва с моей стороны. Она же не знает, что я нарочно напускаю на себя злость, чтобы ненароком не назвать ее имя. Беру ее велосипед, взваливаю себе на плечо и трогаюсь. Она берет мой и шагает за мной след в след.

Так мы топаем с полчаса в одном и том же направлении. День все равно пропал, так что уже безразлично — туда мы идем или нет. Ни слева, ни справа лес не расступается и не пропускает вглубь себя ни одной мало-мальски протоптанной тропки. Мы как будто навечно приговорены семенить по этим проклятым шпалам.

Наконец ухо различает какой-то звук. Это то нарастающий, то спадающий рокот дизеля, работающего на низкой передаче. А может, это грузовик «татра» с прицепом. Они ежедневно проезжают мимо нашего микрорайона, груженные щебнем. Прежде чем свернуть к новой строительной площадке, им приходится включать привод на все колеса. Иначе в грязи застрянут.

Дикси тоже останавливается. И в полном восторге внимает шуму мотора, хотя я готов поручиться, что она не отличит грузовик «татра» от «ланц-бульдога». Во всяком случае, машина движется под прямым углом к насыпи. Уже слышно, как побрякивают борта.

— Вперед! — говорю я. — Там где-то должен быть переезд.

Мы хватаем велосипеды и мчимся из последних сил. Насыпь железной дороги на перекрещении с шоссейной расширяется, образуя площадку. Раньше здесь наверняка был шлагбаум. Еще стоят столбы, бочкообразное сигнальное устройство с крышей в виде большого колокола и домик дежурного. Ставни на окнах открыты, стекла по углам затянуты паутиной. Тем не менее видно, что обе комнаты пусты.

Грузовик «татра» с грохотом появляется из просеки и с ходу влетает на насыпь. На рельсах он вдруг останавливается. Лицо человека за лобовым стеклом кажется мне знакомым. Когда-то давным-давно я его где-то видел. Он выключает двигатель, раскорякой вылезает из кабины, быстро облизывает кончики пальцев и говорит просто, как нечто само собой разумеющееся:

— Ну, вот и приехали!

А тут и справа кто-то вылезает из кабины и спускается на землю. То, что раньше можно было счесть за достоинство осанки, теперь оказывается старческой негибкостью. Спрыгивая, он не может спружинить, и удар о землю отдается во всем теле. Даже издали чувствуется, как хрустят суставы. Но он и вида не подает, что ему больно. Сперва заглядывает в кузов. Потом разглядывает нас. Его суровый взгляд на долю секунды задерживается на Дикси.

Она вся сжимается от страха.

— Кто это? — шепчет она еле слышно.

— Иоганн Леберехт Раухут. Мой прадед.

— С ума сойти! И что он тут делает?

Дед отвечает ей по-своему. Он вынимает из кармана стальной ключ и шагает к домику дежурного. А дом и на самом деле сложен из хороших клинкерных кирпичей. Теперь, наконец, и Дикси все поняла.

— Слушай, он собирается здесь жить! Давай поможем, а?

Пока она неизвестно откуда достает тряпку и начинает протирать стекла, пока дед отпирает дверь, а водитель быстренько еще раз облизывает кончики пальцев, прежде чем откинуть борт и отвязать знакомую мне веревку, крепящую брезент, я гляжу на серое небо и бесконечное множество тихо и плотно стоящих деревьев. Очевидно, покамест мне больше нечего делать.

Зато потом.

Перевод Е. Михелевич.

Во сне я слышу дедушкин смех. Вода холодная, черная. Течение несет меня к плотине. Давит на щиты, на тяжелую деревянную стену. Не уйти. Я делаю выдох. Взглядом слежу за пузырьками, которые медленно-медленно поднимаются вверх к кромке льда. Последним усилием проталкиваю себя в отверстие, прорубленное вчера Зигги. Но оно замерзло. Наверху стоит дедушка. Пожимая плечами, он показывает мне, что ничем не может помочь. И улыбается.

Я просыпаюсь, прерывисто дышу. Сон я забуду, а вот улыбку вряд ли. Раннее утро. На улице мороз крепко сжимает в зубах землю. Не слышно даже звона капающей воды — все, что осталось от шума плотины. Я прислушиваюсь к звукам на кухне. В печке потрескивают поленья. Дедушка трапезничает. Он дует на ложку и равнодушно хлебает суп. Собирается на работу. Наверное, сегодня воскресенье. Дедушке и по воскресеньям нужно на работу, а вот мне в школу не нужно.

Хруст шагов мешает мне заснуть. Я вскакиваю и, сонный, дышу в заиндевевшее окно комнатушки. В холодном свете луны на другой стороне ручья стоит старая Пацельн. Одета она не по-выходному. Черный шерстяной платок крепко повязан под бородавчатым подбородком. Руки спрятаны под фартуком. Она решается рискнуть, поднимает ногу, ставит тапок на гору крупчатого снега, который мы навалили, расчищая каток, подтягивает другую ногу и теперь, тяжело дыша, стоит на льду. Оглядывается разок-другой на мостик. Дороги через деревню нахожены, но этот путь не близкий. Зато мороз сделал наши хибары соседями. Старая Пацельн глядит себе под ноги и идет. Ставит сначала одну ногу, потом другую и дразнит свой страх, на лед поплевывает. Сломай-кось, сломай-кось! Еще шаг на плотину, хриплый вздох — и она на нашей стороне. Я плюхаюсь в кровать, слышу, как шаги снаружи затихают, убыстряются на сером булыжнике двора. Как будто старая Пацельн несет груз, который ей хочется поскорее сбросить. Хлопает входная дверь, скрипит половица. Прежде чем раздается стук в дверь на кухню, дедушка перестает жевать. Старая Пацельн никогда не стучит легонько. Всегда дубасит кулаком. И мне все ясно: значит, опять то же самое.