Иоахим Новотный - Избранная проза

Словно стараясь оградить себя от того, чего все равно не миновать, я выставляю вперед ладони. Однако девица смотрит не на меня, а сквозь меня. Мысленно она там, на своей прощальной дискотеке.

— Да, явился и сразу увел меня с пульта. Танцевал со мной. Сто раз. Поцеловал и… и сказал: «Я вернусь. И приду сюда. Так что жди!» И исчез. Как сквозь землю. При этом освещении я даже не разглядела его как следует, не знала, как его зовут, откуда он родом, где работает. Конечно, потом я стала наводить справки. Но никто не знал. Вообще-то ничего удивительного, ведь тут все вверх дном. Такая колоссальная яма притягивает массу людей. А других гонит прочь. В этой суматохе разве кого найдешь. Один сказал: «Если это тот, кого я имею в виду, то его, кажется, зовут, Рольф. Или Юрген». А другой: «Может, он из гидротехников? Только я ничего точно не знаю». Ну, куда сунешься с такими данными? В общем, я его не нашла. Все еще не нашла.

Она рывком встает и идет к пульту. Патока отзвучала. Теперь гремит и грохочет так, что небу жарко. Я чувствую, что мне пора убираться. Знаю ведь уже, для кого весь этот рев. Мне тут делать нечего.

— Эй, ты, — говорит девица через микрофон, — ты что, уходишь?

— Ага, — кричу я, — у меня дела.

— Здесь? В деревне?

— Должен забрать моего деда, дедушку, значит.

— И что?

— Не могу его найти.

— А кто он? Как зовут?

— Раухут, — говорю я уже нормальным голосом. — Иоганн Леберехт Раухут.

Она не может это расслышать. Но тем не менее кричит:

— А, кантор! Знаю. Ну, желаю успеха!

— Я тоже не верю, что найду, — невольно перехожу на крик и я.

Она приглушает звук и тихо говорит:

— Мы с тобой два сапога пара, верно? Оба бедолаги.

И начинает хохотать, как сумасшедшая, прямо в микрофон.

Ноги сами несут меня к выходу. Но она опять меня останавливает:

— Скажи-ка, а тот, кого полиция ищет, он…

В полной тишине голос ее звучит почти жалобно.

— Да нет, — кричу я, — это другой. Совсем другой человек.

И захлопываю за собой дверь.

Солнце стоит в зените и слепит глаза. Я не сразу обретаю вновь зрение и слух. Дрозд молчит. Зато воробьи гомонят вокруг отцветшего куста сирени. И вдруг рядом останавливается полицейская машина. За рулем все тот же молодой парень в форме. А старший сидит сзади рядом с бледным мужчиной в штатском, который левой рукой как-то нервно, чуть ли не судорожно подносит сигарету ко рту.

— Тебя ждут, — бросает мне водитель в боковое окошко.

А я только стою и гляжу на того, с сигаретой, будто не слышу. Тогда он добавляет:

— Твой дед. Иоганн Леберехт. Он там, наверху.

И свободной рукой показывает в сторону церкви.

— Да-да, я сейчас, — отвечаю я.

— Поторопись, — говорит полицейский. — И потом сразу же убирайся!

Он небрежно козыряет и нажимает на газ.

Старший недоверчиво косит на меня глазом через заднее стекло. И отворачивается лишь тогда, когда я начинаю подниматься по тропинке.

В комнате у деда все без изменений. Хотя не совсем. Несколько книг опять лежат на столе. В том числе и та амбарная, где записан счет палочных ударов. Она лежит в самом низу стопки книг высотой с полметра, аккуратно перевязанной бечевкой. Растерянно пожав плечами, я выхожу во двор. Никого не видно. Но с соседнего двора — того самого, где скрылась старуха и где сидела взаперти кошка, доносятся голоса.

Дверь покосившейся баньки открыта настежь. В проеме стоит мой дед, такой же тощий и сутулый, каким на моей памяти был всегда. Он говорит, обращаясь к кому-то, находящемуся внутри:

— Не обижайся, Марта. Я просто так заглянул, по-соседски. У меня и у самого дел полно — теперь, когда мне дают машину для перевозки. Смешно сказать, но об этом позаботились полицейские. Очень милые люди. Задержали там внизу, возле старого завода, одного типа, который хотел стащить решетки от ограды. И отпустили, когда он пообещал помочь мне при переезде. Так сказать, во искупление. И нынче же он приедет за мной на тягаче с прицепом. А я еще далеко не все уложил.

Дед всегда и со всеми говорит холодным, почти насмешливым тоном, даже тогда, когда насмехаться и не думает. И только литературным языком. Немного помолчав, он продолжает:

— А ты, Марта? Когда думаешь переезжать?

Из того угла, где стоят скамьи, доносится горестный вздох.

— Ну, ладно, ладно, — говорит дед, — мне и без слов все ясно. Тяжело. Это, конечно, испытание. Но ведь жизнь вся состоит из испытаний, Марта. И ты это знаешь давным-давно. В воскресенье перед конфирмацией тебе пришлось выдержать экзамен в присутствии всей деревни. Я помню, как ты задрожала от страха, когда пастор назвал твое имя. В ту пору пастором у нас был еще старик Ремхильд — помнишь его? Наверняка помнишь. Душевный был человек, а все считали его очень строгим. Но ты ответила на его вопрос, Марта. Потом ты вышла замуж, и муж твой погиб на войне. Ты опять вышла замуж, за стеклодува Рублака. Он умер от рака. От первого брака у тебя есть сын, но он живет на Западе. И дочь от Рублака, но она не хочет подарить тебе внука. Это все испытания, Марта. И все тебе пришлось выдержать. Выдержи еще и это.

Старая женщина плачет. Я невольно становлюсь свидетелем этого. Хоть и стою позади деда, то есть снаружи, за дверью, и мне из-за него ничего не видно, я все равно чувствую, что женщина плачет. Сперва совсем тихо. Потом сдавленно всхлипывает, едва удерживаясь, чтобы не разрыдаться. На деда это не производит никакого впечатления. Он по-прежнему говорит своим обычным холодным, насмешливым тоном, противоречащим смыслу его слов:

— Я за тобой наблюдал, Марта. Ты что ни день ходила на кладбище. Даже когда его перекопали экскаватором. Что ни день.

— Хочу остаться здесь, — отвечает глухой голос. — Хочу здесь умереть.

— Это значило бы — не выдержать испытания, Марта. Поверь, я тоже подумывал об этом. Такой выход как бы сам собой напрашивается. А другой — чужд и далек, верно? У нас, у стариков — заметь, я значительно старше тебя, — сложились свои привычки. Если нас пересадить на другое место, мы уже не приживемся. Просто захиреем и погибнем. Так, во всяком случае, говорят. Но верно ли это? Я для себя кое-что нашел, Марта, то, что мне подходит. Место, где еще какое-то время можно будет жить. Подальше от всего этого. Дом сложен из хороших клинкерных кирпичей. И стоит прямо в лесу. Дрова, так сказать, растут у порога. Зато до ближайшей лавки шагать и шагать. Ну и что? Надо держать себя в форме. А главное — я туда хочу, Марта, я сам туда захотел.

Женщина притихла. Вероятно, только теперь стала его слушать по-настоящему.

— В этом все дело, Марта, — говорит дед все тем же тоном. — Нужно чего-то хотеть. Я бы мог взять тебя с собой. Но из этого ничего хорошего не получится. Я привык жить один. Да и места там маловато. А расстаться с книгами душа не велит.