Иоахим Новотный - Избранная проза

Но этого не случается. Я держу ухо востро.

Живая изгородь тянется вверх по косогору до самой церкви. Где-то посередине в кустах зияет просвет. Он ясно виден, если стоишь на большом валуне — вот как я.

И я явственно вижу, как старуха подходит к просвету. Вдруг она исчезает, не дойдя до его конца.

Я бросаюсь вверх по извилистой дороге. Ишь чего захотела: просто так взять и удрать!

Тут я уже сегодня был. Это калитка той самой усадьбы, где я сразу по приезде выпустил на свободу кошку. Старуха наверняка здесь. В одной из этих построек. Я застываю на месте. Что-то мне мешает. Чего я не могу вспомнить. Или не хочу.

Когда калитка, словно движимая невидимой рукой, медленно, с тягучим, жутким скрежетом захлопывается за моей спиной, я пускаюсь бегом. Какое мне дело до этой старухи?

Я приехал сюда ради деда.

А его все нет и нет. Но, судя по всему, он в комнату заходил. Книги со стола убраны. И лежат стопками на полу. Там же стоят горшки с цветами. Часы мерно тикают. Не представляю себе, чтобы это обстоятельство ускользнуло от внимания деда. Значит, он наверняка знает, что здесь кто-то был. Может быть, он где-нибудь поблизости.

Я выхожу из дома через заднюю дверь, то есть прямо в сад. Тут все ухожено. Цветы цветут, грядки политы. Над одной из них возвышается аккуратная решетка для вьющихся бобов. Хотя сами растеньица едва вылезли из земли. В этом весь дедушка. Отец говорит: «Он до того педант, что мне даже вспомнить тошно».

Словом «педант» отец обозначает простую предусмотрительность. И мать знает, что говорит, когда отвечает ему: «Он все делает вовремя. И сразу так, чтобы потом не пришлось переделывать. На это у него больше нет времени».

И мне это понятно. Но с бобами он и вправду перестарался. Они не успеют доползти даже до середины решетки.

Сад занимает чуть ли не весь южный склон холма. В нижней его части, там, где он упирается в забор, увитый плющом, есть небольшой лаз. Мне его мать показала. В детстве она часто приезжала сюда на каникулы. И деревенские до сих пор зовут ее по имени. То есть звали.

Я стою на дороге и не верю своим ушам: музыка! Причем не хоровое пение, не плавно переходящие друг в друга небесные звуки. Это жесткий, глухо грохочущий, будоражащий кровь рок. Моя музыка!

Сначала я должен еще уяснить, что она действительно существует. А не гремит исключительно в моей голове. Источник звуков, должно быть, где-то поблизости.

Холм круто спускается к деревенской площади. Снизу его подпирает стена, сложенная из огромных камней. В середине ее красуется дубовая дверь. Кованые детали выкрашены в черный цвет. Лакированная древесина сверкает яркой желтизной.

Я прижимаюсь ухом к толстым доскам двери. Она слегка подрагивает в ритме музыки. Уму непостижимо. Есть тут кто-нибудь? Или попросту забыли выключить аппаратуру? Воображение разыгрывается, и я уже представляю себе, что было бы, если бы молодежь этой деревни, уйдя из нее, оставила здесь на память о себе эту музыку. У меня само собой вырывается Диксино выражение: «С ума сойти!»

Вдруг дверь распахивается. В тени подвального свода стоит девушка.

— Эй, — говорит она. Звучит это весьма разочарованно.

— Эй, — говорю я. Или что-то говорит изнутри меня.

— Ну, заходи, коли есть охота.

А я не знаю, есть у меня охота или нет. Плененный музыкой, я стою как пень, а потом послушно следую за девушкой в глубь горы. Слева, сразу за дверью, куда еще падает свет, на стене написано мелом: «Бываю здесь ежедневно 17—19 час. В субботу 12—19 ч. Магда». Мы движемся в полной темноте, пока из сводчатого коридора не попадаем в просторный зал. Он заполнен этой музыкой до краев. И освещен мечущимися, крутящимися лучами, вспыхивающими то красным, то зеленым, то голубым. Я стою ослепленный и оглушенный. И долго ли стою, не знаю. Только когда музыку приглушают и лучи начинают медленно ползать по кругу, подобно огням маяка, я вновь замечаю ту девушку, что пригласила меня войти. Она колдует возле какой-то приборной доски или щита управления. А может, и пульта дискотеки.

— Слышно снаружи? — спрашивает девушка.

— Что — слышно? — отвечаю я вопросом на вопрос.

— Ну все. Рок. Бит. Вообще — музыку.

— Ясное дело, — говорю я. — Я же услышал.

Она опять включает звук на полную громкость, дергающиеся пятна света опять начинают метаться по стенам. Она продолжает говорить, но слов уже не разобрать. Я ощупью пячусь назад, упираюсь пятками во что-то твердое и на что-то сажусь. Мало-помалу глаза привыкают к полутьме, прорезаемой яркими вспышками света. Размерами помещение походит на обычный танцзал. Только потолок у него скрывается где-то в вышине, его не видно, но чувствуется по звуку, что он высокий. Каменные стены обклеены плакатами. Перед возвышением полукруглая площадка, выложенная каменными плитами. Все остальное пространство уставлено бочками. Обычными пивными бочками. По шесть маленьких вокруг одной большой. А всего, наверно, не меньше сотни.

— Сто двадцать, — говорит девушка во время очередной паузы.

— Не понял?

— Ты ведь сейчас прикидывал, сколько мест. Я и говорю — сто двадцать. Но их никогда не хватало. Ни разу такого не было, чтобы все сидели. Парням всегда приходилось стоять.

— Каким парням?

— Большей частью чужим. Нашим хватало дел здесь, наверху. Или за стойкой. Или на кухне. Так что кайф ловили в основном пришлые. Из окрестных деревень. Иногда мы вообще не вывешивали афиш. Так за три дня все равно вся округа знала, когда у нас будет дискотека. А когда стало известно, что деревню снесут, нам пришлось перед дверью устроить пропускной пост. И все равно не обошлось без драк. Заводились в основном эти, из карьера. Ну и типчики, скажу я тебе. Но и других хватало!

Вновь нарастает музыка, вновь по стенам мечутся молнии. Я закрываю глаза, рад бы уже и уши заткнуть. Чересчур много всего сразу. Я еще никогда не попадал в такую историю. Через некоторое время звук опять затихает.

— Ты хотел что-то спросить?

— Да. То есть нет… Не знаю…

Конечно же у меня было о чем спросить. Я бы мог спрашивать часами.

— Да ты не стесняйся.

— Гм! — говорю я и откашливаюсь. — Ну, например, удивляюсь, откуда у вас электричество. Ведь все провода обрезаны!

Девушка смеется. А может, то вовсе не смех. Странный какой-то звук, ни на что не похожий.

— У вас? — переспрашивает она. — Кого ты имеешь в виду? Никого нет, все ушли. Я здесь одна. А ток идет по подземному кабелю. В свое время мы сами его проложили — нагрузка-то здесь ого какая! Раньше был погреб пивоварни с одной-единственной лампочкой. Пробки стояли всего на шесть ампер. Ты только представь: шесть ампер — а потом эта аппаратура!

Из вежливости я сочувственно качаю головой. Неважно, видит она или нет. Мне кажется, она не совсем в себе.