Иоахим Новотный - Избранная проза

Мужчина придвигается ко мне вплотную. И носками ботинок прижимает мои ноги к земле.

— Послушай, старик, — цедит он, — со мной этот номер не пройдет! Со мной — нет. Здесь никого не осталось. А если бы и был кто, то ищут его, входя в дом через дверь.

— Да я кладбище искал, — вдруг выскакивает из меня как бы помимо моей воли.

— Вот оно что! Как именно — подглядывая в чужой дом через забор?

Слова его проникают в меня вместе с запахами бензина, кожи и табака.

— Но я на самом деле искал кладбище!

Даже истина настроена против меня: из-за нее я кажусь трусом.

Мужчина делает шаг назад.

— И сколько времени ты за нами шпионил?

— Да я вообще не шпионил. Ни за кем. Я ищу своего деда. И подумал — может, он на кладбище пошел.

— Кончай мне тут сказки рассказывать!

Усы у него грозно топорщатся. Он опять на меня надвигается. И вдруг в животе у меня начинает бурлить. Мне бы скорей в кусты. Как полицейский-то сказал? Держись от него подальше, и он ничего тебе не сделает. Как тут держаться подальше? Мне уже кажется, что вместе с ним на меня наваливается вся эта брошенная деревня. Дернул же меня черт сюда поехать!

— Франк, ты где? Фра-а-анк!

Тут только до меня доходит, почему женщина сразу показалась мне симпатичной. Она в самую нужную минуту делает то, чего никто не ждет.

Воспользовавшись секундным замешательством, я делаю несколько шагов назад, но тут же спотыкаюсь о бревнышко и чуть не падаю, однако мужчина поддерживает меня, ухватив за плечо. А схватив, он уже тащит меня за собой во двор.

— Минутку, киска! — кричит он, задрав голову.

— Ты где?

— Сей момент буду рядышком, смотри не остынь!

Мы с ним стоим под козырьком кровли дома. Мои глаза выхватывают одновременно небезызвестный домик с дверным отверстием в форме сердечка и мотоцикл. Он стоит в тени под крышей сарая и тем не менее ослепительно сияет никелем и свежей краской. В тот же миг я забываю о только что мучившей меня потребности. Стряхнув его руку, я одним духом пересекаю двор и подскакиваю к мотоциклу. Триста пятьдесят кубиков. Есть на что поглядеть. Два сигнала; если не ошибаюсь, венгерского производства. Небось нажмешь — как взвоют! А уж руль! Глаз не оторвать. И профиль на резине — глубокий, как…

Мужчина остановился у ворот сарая. Стоит и молча смотрит, как я млею от восторга и в мыслях уже несусь на предельной скорости. Наши взгляды встречаются. В моем наверняка восхищение. И в его глазах вдруг исчезает былая подозрительность.

— Ну как? — спрашивает он, самодовольно расправив усы.

— С ума сойти! — говорю я. — Та еще тачка!

— Вот и я говорю!

— Сколько можно выжать? — спрашиваю я, затаив дыхание.

— Сто сорок, причем запросто.

— Ага, под горку и с попутным ветерком, — возражаю я.

Куда только делся мой давешний страх? Такая машина почему-то внушает человеку уверенность в себе.

— Фра-а-анк! — опять доносится из комнатки под крышей.

Мужчина начинает нервничать. И глядит сквозь пальцы на то, что я перекидываю ногу через заднее сиденье и прыгаю в седло.

— Послушай, старик, — говорит он. — У меня два хобби. И оба ты видел. Та, что наверху, сейчас для меня важнее. Если ее еще поманежить, может и застопорить. Понял, нет?

— Ну, сто двадцать еще куда ни шло, — гну я свою линию, — да и то на разогретом двигателе.

— А я тебе говорю — сто сорок! Может, небольшой спуск и был. Коли не веришь, съезжу с тобой на спор. Но только после, понял? После, потом.

— И погода должна быть в масть, — говорю я, — лучше всего, когда прохладно и ясно.

— А ты, видать, знаток, — бросает мужчина. Теперь он говорит куда быстрее. — Да только и тут ошибиться проще простого, уж я знаю. Я тоже ошибался. Думаю себе: само в руки идет, дело знакомое, так что — вперед! Одалживаю у приятеля «вартбург» и выезжаю с ней на природу. «Только не в машине, — заявляет. — Слишком тесно». Ладно, беру на руки, несу на зеленый лужок. «Красота, — говорит. — Кругом небо! Только снизу больно холодно». Ладно. Выставляю ящик пива, чтобы ребята со стройки очистили на время свой вагончик. Она разваливается на кровати и говорит: «Мягче, чем я думала. Только воняет — ужас!» Тут меня уже зло берет. «Чего ты вообще хочешь?» — «А всего, — отвечает она. — Чтобы и просторно, и небо, и постель мягкая, и воздух чистый». Но я не отстал. Такой требовательной бабенки у меня еще не было. Она меня за живое задела. Может, у нас с ней и впрямь что толковое выйдет, понял? Прослышал про эту деревню и нашел здесь вот это.

Он широко поводит рукой и под конец тычет пальцем вверх, в сторону кукольной комнаты.

— А потом являешься ты и пялишь на нас глаза через забор.

Удивительно: его усики, оказывается, могут иметь и удрученный вид. Я проникаюсь к нему сочувствием, перекидываю ногу обратно и приземляюсь рядом с ним.

— Пыль тоже ни к чему, — говорю я, — сразу же фильтр забьет, и мощность заметно снизится.

— А ведь я ее только-только раскочегарил, — продолжает он.

— В общем, так, — перебиваю я, — в лучшем случае, сто тридцать.

— Франк! — доносится сверху голос. Довольно, впрочем, пронзительный.

— Ну, ладно, сто двадцать, — соглашается он. — Но как средняя скорость.

— Так я и думал.

Теперь, когда я его убедил, можно и уйти.

— Сейчас поднимусь, — кричит наверх мужчина.

— А мальчишка где?

— Ушел, киска. Совсем ушел. Между прочим, совсем неплохой парень. Соображает.

Он взбирается по лестнице, торопясь и оступаясь. За моей спиной раздается грохот. Женщина хохочет, мужчина сдавленно чертыхается.

Больше я ничего не слышу. Перейдя через бывшую улицу и переступив через поваленный забор, я попадаю в одичавший сад. И посреди ликующей песни дрозда меня вдруг осеняет… Соображаю наконец, о чем говорил тот мужчина. И чего он хотел от женщины. И чего она ожидала, зовя его.

Как бы там ни было, это их личное дело. И полиции нечего сюда соваться. Они ни в чем не виноваты.

Жаркая волна, захлестывающая меня с головой и заставляющая гореть щеки, не так уж невинна по своей природе. Зачем-то вдруг с силой пинаю пустую бочку, так что она с грохотом ударяется о грушевое дерево. Кровь толчками пульсирует в голове. Ни о чем не могу думать. Залезаю на старое раскидистое дерево и ложусь животом на толстенный сук, обхватив его руками. Явственно вижу, как те двое обнимаются, как они целуются и как их руки блуждают по телу друг друга. Никакой вины на них нет. Никто никого не принуждает. Я могу быть совершенно спокоен. Могу слезть с дерева и отправляться по своим делам. Что же меня здесь держит, отчего я в конце концов валюсь с дерева и весьма ощутимо ударяюсь о землю?

Я беру себя в руки и делаю то, чего обычно избегаю, пока мать не бросит на меня один из своих многозначительных взглядов: счищаю с себя пыль и грязь. Потом, пошатываясь, подхожу к забору. Пинаю его ногой. Он рушится, не оказывая ни малейшего сопротивления, будто только и ждал этого пинка. Я шагаю по дороге и пытаюсь вспомнить все, что видел. Ничего не получается. Так бывает утром — проснешься, и не можешь вспомнить, что видел во сне. От злости бьешь себя по лбу. Дурья башка! То, что запомнил, останется при тебе. Все остальное — как в воду кануло.