Иоахим Новотный - Избранная проза

— Это не он.

— Спроси, не видел ли он чего.

Мой возраст имеет и свои преимущества. Взрослые, не контактирующие с нами повседневно, часто не знают, как к нам обращаться — на «ты» или на «вы». Это их всегда здорово озадачивает.

— Ты кого-нибудь… Вы кого-нибудь видели?

Я делаю вид, что не замечаю его смущения. И отвечаю, преданно глядя ему в глаза:

— Не. Никого. — Второе слово — лишнее; оно лишь доказывает, что я не совсем готов полностью воспользоваться своим преимуществом.

— А документ у тебя… у вас есть?

— Конечно есть, — отвечаю я голубоглазо. — Только он дома. В шкатулке. Поедете ко мне домой?

— Спроси, где его дом? — кричит из машины второй.

Я называю город, в котором живу.

Тут уже и второй полицейский выходит из машины. Он значительно старше того, что за рулем, да и серебра на погонах у него значительно больше.

— А сюда зачем пожаловали?

— Деда проведать.

— Фамилия?

— Хеннинг. Марко Хеннинг.

— А ваша фамилия?

— Это и есть моя.

Только теперь до меня доходит, что сперва он спросил фамилию дедушки. Даже неловко.

— Фамилия моего прадеда Раухут. Иоганн Леберехт Раухут.

Уж так стараюсь им угодить, что дальше некуда. А эти двое обмениваются быстрым взглядом и не могут скрыть возникшего подозрения.

— Значит, Иоганн Леберехт? — переспрашивает тот, что постарше.

— Да, — отвечаю я. — Можете сами его спросить.

На младшего мои слова явно производят впечатление.

— Так мы и сделаем. А где он сейчас, этот самый гражданин Раухут?

— В Верхней деревне. Его дом рядом с церковью. Он был кантором и живет в старой школе.

Но и эти подробнейшие сведения никак не влияют на старшего. Он по-прежнему мрачновато-холоден.

— В этой деревне, — говорит он ледяным тоном, — уже никто не живет.

— Да нет, мой дед еще тут. Честное слово! Я приехал кое-что ему сообщить. Мой отец получил для него место в интернате для престарелых. Специально ездил в районный комитет.

Вероятно, они подумали, будто я нарочно упомянул об отце, чтобы навести их на мысль, что с семьей у меня все в порядке, а о районном комитете — чтобы подвести их к выводу о наличии связей в высоких сферах. Но на самом деле все это само собой выскочило у меня изо рта, словно пережеванная жвачка. У младшего полицейского на самом деле опадают напряженные от служебного рвения плечи. Зато старший, наоборот, только утверждается в своем недоверии ко мне. И бросает мне приказным тоном:

— Ждите!

Потом делает знак второму сесть в машину. Они дружно принимаются крутить ручки, поднимая боковые стекла, беседуют, сосредоточенно глядя прямо перед собой, причем младший еще и жестикулирует. Мне удается разобрать в репликах старшего только два слова: «кантор» и сразу за ним «интернат для престарелых». И мне показалось, что, произнося их, он слегка покачал головой.

Наконец задняя дверца распахивается.

— Садись!

Я мигом вскакиваю в машину, словно только и ждал приглашения. В тот же миг резкий рывок с места вжимает меня в спинку сиденья.

На самом-то деле мне всегда хотелось хоть разок поездить в полицейской машине. Правда, сейчас я слишком возбужден, чтобы обращать внимание на разные мелочи. А паренек в форме жмет как бешеный прямо поперек затвердевших следов гусеничного трактора. Меня мотает от одной дверцы к другой. В конце концов упираюсь руками сразу в обе и таким манером удерживаюсь в вертикальном положении.

— Теперь налево! А вон там направо! И прямо по косогору.

Во дворе старой школы верно и преданно ждет меня мой велик. Я рванулся было к нему, чтобы привести им обоим дальнейшие доказательства истинности своих слов. Однако старший подталкивает меня к дому.

В комнате ничего не изменилось. Книги по-прежнему лежат на столе. Горшки с цветами стоят на окне, как и стояли. Только маятник у часов висит неподвижно. И я говорю:

— Его все еще нет.

Теперь я смотрю на комнату совсем другими глазами. Нужно знать того, кто здесь живет. Только тогда она покажется жилой.

— И здесь живет твой дед?

После его вопроса комната кажется уж совсем заброшенной.

Если я теперь начну что-то мямлить и объяснять, они мне ни за что не поверят! Поэтому я решительно подхожу к шкафу, поднимаюсь на цыпочки и вытаскиваю из-за консоли ключ. Потом открываю стеклянную дверцу часов и осторожно завожу механизм. Десять оборотов. Когда я легким толчком привожу в движение маятник, младший полицейский облегченно вздыхает.

— Где он может быть, твой пра… твой дед?

— Понятия не имею, — говорю я, засовывая ключ на место.

Старший берет со стола книгу учета наказаний, рассеянно листает ее и с шумом захлопывает.

— В любом случае, — говорит он, — как только найдешь старика, оба немедленно должны покинуть деревню.

У меня непроизвольно вырывается услужливое:

— Ясно!

Да только — зачем? Ведь он все равно не верит ни одному моему слову. Еще не переступив через порог, он оборачивается.

— А мы будем держать тебя в поле зрения!

И я киваю, как будто он ждет от меня подтверждения своей правоты.

Младший некоторое время молча глядит на меня. Сперва у него такое выражение, как будто он хочет сказать: не обижайся, парень, но порядок есть порядок. Однако что-то в моем лице, видимо, его отталкивает. Он вскидывает руку к фуражке и принимает официальный вид.

— Мы ищем мужчину лет сорока с небольшим. Волосы темно-русые. Усы тоже. Рост примерно сто семьдесят.

— Вооружен?

Полицейский удивлен.

— Как тебе в голову пришло?

— Да так просто подумал.

— Если не будешь вставать ему поперек дороги, он ничего тебе не сделает. Одними женщинами интересуется, понял?

— Ясное дело, — отвечаю я.

И он тоже уходит, а я остаюсь один на один со своим стыдом. Все-таки в туннеле я имел дело с толщей камня над головой. С тоннами бесчувственного камня. Тут у кого хочешь душа в пятки уйдет. Если рассказать Луцу, он обязательно скажет: «Ну и положеньице, с ума сойти. Я бы тоже сдрейфил!» Но о том, что у меня после встречи с двумя мужиками в форме дрожат коленки, придется умолчать.

На меня вдруг нападает нестерпимая жажда. Бутылки «колы» лежат в сумке на багажнике велика. Но я не в силах выйти во двор. Ноги как ватные, не держат. И я прижимаюсь спиной к стене и мешком оседаю на пол. Затылком чувствую, что обдираю штукатурку. И я мотаю головой из стороны в сторону, как делал в детстве, когда меня пугали букой.

На коньке церковной крыши сидит дрозд-самец. Если правда, что пишут ученые о птицах, он поет для того, чтобы застолбить свой участок. Теперь все самочки здесь — его. Сам он не понимает, что делает. И имеет право на отсрочку. Я не хочу быть похожим на эту птицу. Эта мысль помогает мне подняться.

Теперь, когда полиция все равно обо мне знает, я могу передвигаться открыто, так сказать, на виду у общественности. Общественность состоит из вороны, с любопытством разглядывающей меня, сидя на голой ветке дерева. Кроме того, с треснувшей пополам афиши на стене какого-то дома глядит на меня одним глазом известная киноактриса — второй глаз у нее оторван. Стоит ли причислять сюда и солнце? Оно сейчас стоит высоко над деревней между востоком и югом; но поскольку солнце освещает полпланеты, вряд ли оно вообще что-либо видит.