Иоахим Новотный - Избранная проза

Я взбесился. Чистый произвол! Но когда я уже вооружился приличным булыжником, Луц охладил мой пыл: «Да это для других написано, — сказал он. — Мы-то здесь свои».

Но тут я посторонний. По крайней мере, пока не нашел деда. Вот бы никогда не подумал, что мне так трудно быть «посторонним».

И я пытаюсь еще раз подбодрить мальчишку:

— Кончай притворяться!

Мужик, сидя на корточках, смотрит на меня снизу вверх. Ногу он осмотрел. Вид у него по-прежнему добродушный и хитроватый, но переносицу прорезала тревожная складка.

— Ничего не выйдет, — спокойно говорит он. — Что-то он себе растянул. Это в лучшем случае. Нога не выпрямляется.

— И что? — сипло рявкаю я, вне себя от страха.

Мужик сохраняет спокойствие и поглаживает мальчика по голове.

— Ты злишься, это понятно. Думаешь небось, ну и рвач! Тащит все, что под руку попадется, а сам и удрать-то вовремя не умеет. Но в таком случае, как наш, мой милый, равняются по слабейшему.

— Чушь! — отмахиваюсь я.

— Пускай чушь! — возражает мужик. — И даже собачья! Да что с того? Я вернусь к воротам — там хоть можно мальчишку на себе нести. Как-нибудь выкручусь. Может, они даже с пониманием. Все равно ведь пропадет к чертям собачьим, верно я говорю?

— А как же я? — забыв об осторожности, ору я во все горло.

Мужик выпрямляется.

— Тихо! Ты останешься здесь! Опасаться тебе нечего, — говорит он. — Они займутся моей персоной. Выждав немного, проползешь через туннель — сперва прямо, потом — налево, к кучам щебня. Как вылезешь наружу, мотай отсюда подальше! Осторожность не помешает. Почем знать, куда твой дед подевался.

Он опять облизывает кончики пальцев, берет мальца на руки и шагает обратно, к воротам цеха, огибая старые станочные опоры. Я неотрывно гляжу ему вслед. Неспешная, немного вразвалку походка — сразу догадываешься, что руки у него как лопаты, даже если их, как вот сейчас, не видно. Широкая прямая спина. Мощный затылок. Редко случалось, чтобы я — вот как с ним — не знал, с какого бока к человеку подступиться.

Впереди громыхает железная дверь. Услышав чужие голоса, я ныряю в квадратное отверстие. Это все были цветочки.

В туннеле стоит сладковато-горелый запах. Руки погружаются в сыпучую смесь песка и золы. Поднимая голову, я касаюсь макушкой щербатого кирпичного свода. Все же я человек, а не животное, чтобы вот так ползти на карачках куда-то в кромешную темь. Но деваться некуда — придется ползти вперед. Только бы не проморгать поворот! Мужик сказал, налево. Значит, будем держаться левее!

Это не так-то просто, когда кругом тьма, хоть глаз выколи, и даже инстинкт не подсказывает направления. Разве крот знает, что у него слева, а что справа?

Я начинаю ощупывать стены. Правая рука проваливается в пустоту. Застываю в растерянности. Может, тот мужик ошибся. Но прежде чем я успеваю сообразить, что такие субъекты не ошибаются, за моей спиной сверху что-то рушится. Еще не хватало, чтобы туннель обвалился! В полной панике я ныряю вправо. И не имею понятия, долго ли продираюсь сквозь этот мрак. Какая-то тупая усталость заполняет мозг и вытесняет всякое представление о времени. Темнота внутри, темно снаружи. Внезапно туннель кончается. Низкого свода нет, можно выпрямиться, но надо мной та же тьма, никакого просвета. И все тот же сладковато-горелый запах.

Во что бы то ни стало надо выбираться на свет. И пускай меня арестуют!

Вернувшись ползком в главный туннель, сворачиваю вправо. Ведь я оттуда двигался. Оттуда ли? Но и в этом направлении не брезжит свет. Никогда еще не попадал я в такой переплет. Интересное кино получается. Я теряю контроль над собой и, уже не сдерживаясь, кричу во все горло:

— На помощь! Не знаю, где выход!

Да кричал ли я? Голос звучит глухо, даже эха не слышно. Все же я еще раз задираю голову и кричу:

— Помогите!

И с размаху ударяюсь затылком об острый выступ свода. Искры сыплются из глаз, мозг пронзает молния. Вот тебе и свет! У меня вырывается грубое ругательство. В ту же секунду ко мне возвращается способность мыслить. И я думаю: вот бы фройляйн Броде услышала!

Тут я вспоминаю, что все это еще существует на свете: школа, родители, брошенная деревня, дед и Гундула Фишер. Просто я отделен от всего этого тоннами песка и каменной кладки. Но все это есть.

Я сворачиваю влево и вновь ползу. Если я и впрямь нахожусь в главном туннеле, должно же мне попасться обещанное ответвление.

Вскоре левая рука проваливается в пустоту. Туннель еще раз раздваивается, но теперь мне уже не страшно. Впереди сверху забрезжил свет, и я изо всех сил рвусь к самому яркому пятну, а на душе у меня такой праздник, как будто на дворе пасха вместе с троицей. Дно туннеля слегка повышается, своды тоже растут в высоту. Можно уже не ползти, а идти, немного пригнувшись, и вскоре я убеждаюсь, что в выборе направления не ошибся. Все чугунные решетки, замыкающие туннель, продраны. Правда, только там, где свет сияет ярче всего, дыра такая, что я свободно пролезу.

Подтянувшись на руках, я вылезаю наружу; ноги не держат, я опускаюсь на колени прямо в каменную пыль и жадно вдыхаю божественный аромат залитого солнцем мира.

Потом я стряхиваю кирпичную крошку с джинсов. Лишь на коленках остается желтоватое пятно. И ухожу с территории этого странного завода. А сам думаю: сюда меня уже нипочем не заманишь!

Этой клятвой я как бы навек перечеркиваю в своей памяти туннель, в котором жалкий слабак ползает на карачках и зовет на помощь.

Сквозь по-зимнему голый кустарник я вламываюсь в чей-то цветущий сад. Ревень тянется в рост. Сорняки демонстрируют свою мощь. Вокруг вишни, жужжа, как бесноватые, суетятся работяги-пчелы. И посреди всего этого великолепия стоит остов автомашины без стекол и колес. Мне неудобно входить в чужой дом. Но чтобы выбраться на улицу, придется пройти через сени.

В затхлом воздухе намешаны запахи побелки и специфические для каждого дома запахи жилья. И опять я чувствую себя не в своей тарелке. Входная дверь болтается на петлях и чуть было не захлопывается у меня перед носом. Я бросаюсь вперед и подставляю плечо. Таким манером мне удается не дотронуться до ручки. Одним прыжком я выскакиваю на улицу, то есть на свободу.

И оказываюсь прямо перед радиатором оливкового «вартбурга». Полицейские явно озадачены не меньше меня. Мы молча глядим друг на друга. Боковые стекла машины опущены. Между ними и мной нет ничего, кроме стены страха и недоверия.

Водитель спохватывается первым. Кашлянув, он выходит из машины. И я невольно начинаю играть ту роль, на которую меня толкают мои внешние данные. Такой милый белокурый дисциплинированный мальчик. Во всяком случае — полная противоположность головореза. Полицейский прикладывает руку к козырьку. Теперь ему полагалось бы поздороваться и назвать свое звание и фамилию. Но он отдергивает руку, словно обжегшись. И в нерешительности оглядывается на второго, сидящего на правом сиденье.