Иоахим Новотный - Избранная проза

— Кому такая старуха нужна? — В ее хриплом голосе звучат и какие-то ребячливо-капризные нотки.

— Для такой легкой на ногу, как ты, всегда найдется дело, — уверенно отвечает дед. — У них теперь почти для всего есть машины. И все равно тысячи разных дел остаются для таких, как ты, — легких на подъем и не утративших живую душу.

Я осторожно отхожу в тень. Ни за что на свете не стал бы я сейчас мешать деду. Он спасает человеку жизнь. И любое вмешательство может быть смертельным.

Но делать мне здесь больше нечего. Разве что самую малость: я тихонько прокрадываюсь в комнату деда, беру связку книг, лежащую на столе, и кладу к себе на багажник. Потом отталкиваюсь и качусь по инерции вниз, в обезлюдевшую деревню. Переднее колесо подскакивает, наехав на корень, бутылки «колы» звякают сзади. Этот лишний звук действует мне на нервы.

Я выгибаю спину, нависая над рулем, и жму на педали, как бешеный.

Но не успеваю я доехать до шлагбаума посреди лесной глуши, как впереди в поле моего зрения появляется некая вихляющаяся точка. Вглядываюсь пристальнее. Кто-то катит навстречу. И машет рукой. И кричит «ура!». Дикси! Дикси на древнем тяжеленном дамском велосипеде. Лицо у нее красное, волосы слиплись от пота.

— Это ты? — кричу я так, как будто мы встретились на другой планете. Она притормаживает и, переведя дыхание, ставит одну ногу на землю.

— Слушай, — с трудом выдыхает она, — я совсем выбилась из сил.

— А зачем так гонишь?

— Я хотела… Я думала…

— Со мной все о’кей, — быстро вставляю я.

Этого заявления ей, видимо, вполне достаточно. Она сразу начинает рассказывать:

— Ой, ты же ничего не знаешь! Твои старики застряли возле нашего дома. «Трабант» отказал. Представляешь, как твой папаша раскипятился! Мой бы рад помочь, да ничего в машинах не смыслит. А мамаша все сновала вдоль забора и все повторяла: «Все бы ничего, но мы собирались еще заехать к дедушке». А с Луцем тоже полный прокол. Тот дядя в старом городе продал мопед раньше, чем мы явились. Жалко! Да ничего не поделаешь.

— Кончай ныть! — обрываю я. — И так все ясно. Ничего сделать нельзя. Вообще ничего! Разве только бравый вид.

Дикси испуганно зажимает ногами раму велосипеда.

— Почему ты так кричишь?

— Когда хочу, тогда и кричу. А не нравится — мотай отсюда. Никто тебя не звал.

Она обижается, но ненадолго. Уже через минуту тихонько шепчет:

— Думала, может, тебе помощь понадобится.

Она то поднимает, то опускает плечи. Всерьез огорчена. Навалилась всем весом на руль. Уставилась в одну точку на асфальте. Сейчас разревется.

Надо бы предотвратить это. Вскочить на велик и жать. Поедет вслед, как миленькая, и слезы вмиг высохнут. Странно, но я почему-то медлю. Вдруг весь размяк от ее преданности. Черт знает что такое!

Наконец я хватаю свой велик за седло и руль и одним рывком поворачиваю его обратно.

— Куда ты? — спрашивает Дикси, всхлипывая.

— Назад! — кричу я, не оборачиваясь. — Забыл кое-что.

Она едет вслед, с грехом пополам держит дистанцию, даже когда я прибавляю скорость. Времени на то, чтобы осмотреть мертвую деревню, у нее почти нет. Лишь один раз, упершись ногами в обе педали, она приподнимается с седла и сквозь сени полуразвалившегося дома глядит на заброшенный сад. Ее впечатления умещаются в одном-единственном восклицании:

— С ума сойти!

И опять сосредоточивается на дороге, потому что та идет круто в гору. Прислонив велик к забору, я велю Дикси не сходить с места, ныряю под лестницу на чердак, запускаю руку в ящик с инструментами и нахожу то, что мне надо. Куском голубого мелка я пишу на двери дома: «Был у тебя. И еще приеду. Привет! Хеннинг».

— Слушай, — говорит Дикси из-за забора. — Он что, ничего не знает?

— Почему, — отвечаю я, — все он знает. Но, может, все равно чего-то ждет.

Хлопнув Дикси по плечу, я бросаю:

— А теперь молчи и поехали.

Я пропускаю ее вперед. Держусь вплотную за ней. И убеждаюсь в том, о чем догадывался: она и понятия не имеет, что такое спортивная езда. На педали жмет неритмично, судорожно, переваливается с боку на бок, как утка, все время оборачивается, то ускоряет, то резко снижает темп, как только я ее поджимаю, опять надсаживается, да так, словно собирается добраться до Москвы за полчаса. Через минуту выдыхается и рада, что велик хоть немного катится по инерции.

После шлагбаума я теряю терпение. Пригнувшись к рулю, я гоню так, что пулей пролетаю мимо нее. За считанные секунды я обставляю ее на сотню метров. За ближайшим поворотом я останавливаюсь, чтобы послушать, как она подъедет. Даже на слух ясно, что она выбилась из сил. Дышит тяжело, с присвистом. Одна стойка багажника оторвалась и бьет по крылу.

За третьим поворотом она не выдерживает и валится на бок.

— Больше не могу, — выдыхает она, побагровев от напряжения. И, немного передохнув, спрашивает: — Зачем ты это делаешь?

— Потому что для меня тащиться как черепаха — хуже смерти.

— Но у нас еще уйма времени.

Она смотрит на солнце — оно стоит все еще высоко над кронами.

— Как у кого, — недовольно бросаю я.

— Куда же ты спешишь?

Если бы я знал! Мне было бы куда легче. Может, я гонюсь за обманчивой надеждой, что мой час еще не пробил и что-то еще произойдет.

Но ничего особенного не происходит.

— Пусти меня вперед, — канючит Дикси. — Я и так знаю, что ты едешь быстрее.

— А знаешь — говорю я, — если захочу, я могу в таком темпе жать до самого дома. До дома, поняла?

— Да знаю я.

— А может, и дальше.

— Вполне возможно.

— И даже наверняка.

— Ясное дело. А пока пропусти меня вперед.

Она садится в седло и отталкивается. Я еду за ней, держа короткую дистанцию, и испытываю странное чувство облегчения. Едет она, разумеется, по-прежнему стилем «утка». Пускай хоть так, зато равномерно. Видимо, дело тут в ровном рельефе местности; в конце концов я и сам втягиваюсь в этот сонный ритм. И вскидываюсь, только когда вижу, что она вдруг решительно и без всякого предупреждения сворачивает с шоссе на лесную тропинку.

— Стой! — кричу я. — Куда?

Она как-то странно вздрагивает всем телом. Однако останавливается, слезает с велосипеда и спокойно отвечает:

— Домой. Куда же еще?

— Но домой надо через пустошь. А вовсе не через лес!

— А почему? Так же намного короче.

— Потому что заблудимся.

— Да что ты! Я ведь так ехала.

И она садится в седло и едет. Даже не оборачивается. И вскоре скрывается за раскачивающимися ветками молодых сосенок.

Пожалуйста! Вольному воля. Но я и не подумаю следовать за ней. Буду стоять где стою и ждать, когда она перепугается и с виноватым видом вернется. А вернется она обязательно. В этом я уверен. На сто процентов. Так что она даже не услышит от меня ни слова упрека.