Давид Сафир - Баллада о Максе и Амели [litres]

– Мы не побежим дальше ни одного шага.

Я тоже остановилась и удивленно посмотрела на него.

– Мы не будем от нее убегать. Мы на нее нападем!

Вид у Макса был решительный. И отважный. Макс сейчас был уже совсем не тем псом, который драпал от детей на мусорной свалке. Он был теперь псом, которому уже доводилось убивать. Однако он неадекватно оценивал себя и наши шансы в борьбе с Йеддой. Она ведь была отнюдь не косулей.

– Не впадай в безумие, – возразила я.

– Безумие в данном случае заключается в том, чтобы всю свою жизнь позволять кому-то на тебя охотиться.

– Во всех предыдущих жизнях она нас всегда убивала.

– Однако в этой жизни мы с тобой – Макс и Орхидея.

Он снова назвал меня так, как называется самый красивый цветок на свете.

– Но у нас уже нет больше сил. А даже если бы и были, Йедда все равно бы нас одолела.

– Возможно, – сказал в ответ Макс.

– Возможно? Не возможно, а наверняка!

Было безумием сейчас об этом спорить. Нам следовало бежать вперед, подальше отсюда!

– Я сильнее, чем думал, – ответил Макс.

Вид его черной морды, освещенной красноватым светом пожара, был сейчас таким впечатляющим, что я едва не поверила, будто он может победить Йедду.

– Вот увидишь, Рана, – продолжал Макс. – Я докажу, что достоин тебя.

Мы стояли в удушающей жаре надвигающейся ночи и ждали Йедду. Сначала я услышала ее шаги – тихие, едва различимые в шуме беснующегося пламени. Затем я различила ее цветочный запах сквозь запахи, исходившие от различных животных и от горящих деревьев. Прошло еще немного времени – и она показалась между деревьями. На ней была длинная черная ненастоящая шкура, полностью закрывавшая ее руки и ноги. Ее волосы были собраны в пучок на затылке. В руке она держала металлическую палку. Половина ее лица была затенена, но та половина, на которую падал отсвет пламени, имела устрашающий вид.

Макс зарычал. Как будто это могло произвести на нее какое-то впечатление. Надеяться ее одолеть было ужасной ошибкой.

Йедда остановилась от нас на расстоянии в несколько собачьих туловищ. Ее лицо, наполовину освещенное и похожее на половинку луны, усмехнулось. В ее освещенном глазу, похоже, снова вспыхнул огонь. Мне захотелось, чтобы все ее лицо оказалось в тени.

– Вы, стало быть, еще не сгорели, – в ее голосе чувствовалось одобрение. – Вы бегаете быстрее, чем движется огонь.

Макс напряг ноги. Он, по-видимому, намеревался наброситься на Йедду и впиться зубами ей в горло – так, как он поступил с самцом косули. Я попыталась крикнуть ему: «Не делай этого!» – но из моей глотки не вырвалось ни единого звука.

– Значит, я должна вас пристрелить, чтобы огонь мог вас сожрать.

Йедда приподняла металлическую палку (я была уверена, что именно из нее раздались удары грома, прикончившие того медведя). Она направила палку на Макса, который еще сильнее напряг ноги. Но тут вдруг вдали раздался рев медведя. Он, видимо, был еще жив, и это явно ошеломило Йедду: она слегка опустила свою палку. Именно в этот мгновение Макс бросился на нее, сбил ее с ног и навалился всем своим весом ей на грудь.

Йедда гневно заорала. Однако на Макса это не произвело ни малейшего впечатления, и я увидела при красноватом свете пожара, как он разинул пасть, чтобы впиться ей зубами в шею. Йедде, однако, удалось стремительно втиснуть между своим лицом и его мордой руку. Зубы Макса впились в плоть ее руки.

Йедда, чье желание нас убить было, по-видимому, сильнее любой боли, которую ей сейчас мог причинить Макс, с силой отшвырнула Макса от своей груди, да так, что он отлетел от нее на расстояние почти в три собачьих туловища, ударился о дерево и шлепнулся возле него на землю. Я на мгновение испугалась, что он потерял сознание, а потом я этому даже обрадовалась, подумав, что он в бессознательном состоянии не почувствует боли, если Йедда ему ее причинит. Однако Макс открыл глаза и попытался подняться на ноги. Но не успел он этого сделать, как Йедда резко вскочила и направила на него свою металлическую палку. В этот момент я почувствовала, что от того конца палки, который был направлен в сторону Макса, исходит холодный дым, от которого не пахло ни обуглившейся древесиной, ни сгоревшими живыми существами. Йедда, похоже, могла каким-то чудесным образом заставлять эту палку громко плеваться огнем. Она вот-вот уже убьет нас обоих, и мы в своей следующей жизни не будем помнить ничего о том, что с нами произошло. Мы не будем знать, что когда-то жили на земле как Макс и Рана.

Мой Макс умрет.

Умрет, конечно же, навсегда.

От этого осознания мое сердце болезненно сжалось. Я взвыла от жалости к неродившимся детенышам, которые превратились в звезды. Мой вой был таким громким, что он заглушил шум пожара и рев приближающегося к нам медведя.

Йедда, отвернувшись от Макса, посмотрела на меня. К исходившему от нее запаху цветов примешивался запах крови. Йедда только что до крови прикусила губу – как будто она изо всех сил пыталась не завыть вместе со мной. Может быть, она снова вспомнила о том, как мы были сестрами?

Она подошла ко мне. Максу представилась возможность дать деру и спастись, но этот болван оставался на месте. Поэтому я завыла еще громче и замолчала лишь тогда, когда Йедда подошла ко мне вплотную. Пожар все быстрее приближался к нам, горячий ветер все сильнее дул мне в мордочку, а медведь, бегущий к нам вверх по склону, издавал рев, полный ненависти. Йедда, освещенная пламенем, дрожала. Дрожала, хотя и было очень жарко. Она еще раз прикусила себе губу, а затем раскрыла рот, выплюнула кровь и сказала:

– Ты его любишь.

Эта чертова самка любила этого самца. Иначе она не стала бы так громко выть. Получалось, что было уже поздно пытаться разорвать вечный цикл. Все опять начнется с начала. Смерть. Жизнь. Воспоминания.

Йедда заорала, как безумная. Я никогда не смогла бы даже вообразить, что живое существо может так громко вопить. Она кричала так, будто медведь рвал ее живьем на части. Я не могла ей в этот момент не посочувствовать.

Я кричала от охватившей меня боли, повернув лицо к ночному небу. Моя душа заболела сильнее, чем в предыдущей жизни, когда мне приходилось очищать концлагерную печь от пепла сожженных в ней детей. Я еще совсем недавно стала очень сильно надеяться на то, что мне наконец удастся избежать своей судьбы, однако теперь получалось, что никуда мне от нее не деться. Ни в этой жизни, ни в следующей, ни в следующей за ней – в общем, ни в какой. И так до бесконечности, все то время, пока мое тело может и дальше существовать на земле, где души могут переселяться из одной оболочки в другую. Какая же замечательная наступит эпоха, если вся планета станет безжизненной пустыней! Из чего будет состоять эта пустыня – из песка, огня или льда – не имеет большого значения, потому что все души будут пребывать в промежуточном мире. Ни одной из них уже не придется мучиться на земле.