Роман Шмараков - Автопортрет с устрицей в кармане

— Погоди, — Джейн коротко рассмеялась. — Ты сообщаешь мне, что волочился за покойной Эмилией и намеревался скрывать это и дальше, если бы не вмешался инспектор; он, надо думать, наслушался об этом в Бэкинфорде, так что про твой роман знает здесь каждый, кроме меня. Хорошо. Потом ты делишься со мной соображением, что если бы я знала об этом раньше, то могла бы убить Эмилию; во всяком случае, тебе это кажется убедительным мотивом. Я правильно поняла?

— Джейн, я вовсе не…

— Так вот, — сказала она ледяным голосом, — мне бы не хотелось, чтобы ты переоценивал то, на что я ради тебя способна. Ты разочаруешься. Доброго дня.

— Надо же быть таким дураком, — сказал Роджер, оставшись один. — Просто удивительно. И не смейся, — отнесся он к картине, — это невежливо.

— Чем она занята? — переспросил мистер Годфри.

— Сочиняет надгробную надпись, — сказала Джейн. — Говорит, речь викария ее вдохновила; что мы должны сказать Эмилии, как мы ее любили; что это нелепое положение, когда всех подозревают, сводит ее с ума и что она сама себя начинает подозревать, хотя знает, что ничего такого не делала; что она будет сочинять эту надпись, пока не сочинит, и предлагает каждому сделать то же, чтобы потом выбрать лучшую и считать ее общей.

— Мисс Робертсон права, — сказал викарий, — мы должны что-то сделать.

— Конечно, — задумчиво сказала Джейн, — только что же мы напишем? «Дорогая Эмилия, мы очень тебя любим»?.. Это же эпитафия, а не письмо о том, какая у нас погода и откуда еще упал мистер Барнс.

— Да, задача непростая, — согласился мистер Годфри. — Но тем слаще будет победа, так?

— Когда заходит речь о надгробных надписях, — сказал викарий, — я всегда вспоминаю фразу, которую, по преданию, сказал император Септимий Север незадолго до смерти: «Omnia fui et nihil expedit».

— Как это переводится? — спросила Джейн.

— Я был всем, и все впустую, — сказал мистер Годфри.

— Удивительно, что слова такой силы произнес языческий император, да еще такой, которого представляешь скорее в казарме, чем в философских классах, — продолжал викарий. — Я бы не удивился, найдя подобное у Экклесиаста.

— Это слишком печально, — сказала Джейн. — И к тому же бедная Эмилия не была всем…

— Это можно подправить, — легкомысленно сказал Роджер. — «Я была кое-чем».

— Открыв высокие двери, — задумчиво сказал викарий. — Вот образ, который я бы включил в эпитафию. Открыв высокие двери.

— Это очень поэтично, — сказала Джейн.

— Это написано на могиле крестоносца в нашей церкви, — пояснил викарий.

— Этого там не написано, — с силой сказал мистер Годфри.

— Я знаю ваше мнение об этой надписи, — сказал викарий, — но оставляю за собой право иметь иное.

— Я уважаю ваше желание, — отвечал мистер Годфри, — и уверен, что оно не является единственным доводом в пользу вашего толкования.

— Мистер Годфри, — сказал викарий, — давайте вынесем этот спор на публику. Здесь у нас двое молодых людей не без здравого смысла и образования; прочтите им стихи и расскажите, что вы об этом думаете, а потом скажу я.

— Прекрасно, — сказал мистер Годфри. — Итак, надпись на могильной плите гласит…

— Позвольте мне, — сказал викарий. — В нашей церкви есть надгробная плита человека, который, по преданию, участвовал в крестовом походе с королем Ричардом, счастливо вернулся и умер дома. Надпись на плите была сделана, видимо, сразу после его смерти…

— Не раньше времени Генриха Седьмого, — сказал мистер Годфри.

— Да, поновлена в конце пятнадцатого века, — досадливо отозвался викарий, — однако нет оснований считать, что и самый текст, и расположение его на плите принадлежат времени более позднему, чем…

— Хорошо, хорошо.

— К сожалению, в позднейшие бурные времена плита была изуродована, а уцелевшее от насилия испытало на себе власть времени и небрежения. Начальная часть утрачена, так что мы не знаем точно даже имени погребенного. Удовлетворительно читается лишь одна строфа — потому что эпитафия, как всем, я полагаю, известно, написана рифмованными стихами…

— Этот романтизм средневековья, — насмешливо сказал мистер Годфри.

— Может быть, вы хотите прочесть? — отнесся викарий к сопернику.

Мистер Годфри приподнял подбородок, прикрыл глаза и прочел, помахивая пальцем:

— Vidi hospes plagas taetras,

Oras mensus sum triquetras,

Scyllaea cubilia;

In erroribus incertis

Altis hostiis apertis

Magna gessi proelia.

«На чужбине я видел ужасные края…»

— Я бы предпочел понимать здесь «plagas» как «бедствия», — ввернул викарий, — а «vidi» толковать в смысле «претерпел». «Я познал ужасные тяготы».

— Мне это кажется натянутым…

— Почему же?..

— …но пусть так. «Измерил треугольную область…»

— Какую? — переспросила Джейн.

— Речь идет о Сицилии, — пояснил викарий. — Крестоносцы простояли там целую зиму, пока собирались все вместе. Выражение заимствовано у Лукреция, это говорит о приличном образовании автора, несмотря на непритязательность его стихов.

— Могли быть посредствующие источники, — заметил мистер Годфри.

— Какие же?.. Во всяком случае, не Силий Италик.

— Разумеется.

— Немного обидно за Силия Италика, — прошептал Роджер, — но по крайней мере он как может сближает ученых людей.

— Во всяком случае, без этих красот стоило обойтись. Прискорбно видеть, как к тщеславию воина, заказавшего эпитафию, примешивается тщеславие клерка, который и к чужому гробу норовит приклеить свидетельство своих школьных успехов.

— Я, напротив, нахожу эту черту в высокой степени трогательной, — сказал викарий.

— Ну, идем дальше, — сказал мистер Годфри. — «И логово Сциллы». Которая, как известно, гнездилась не на Сицилии, а на противоположном берегу пролива, но для крестоносцев это не важно.

— Есть еще метонимия, — нетерпеливо сказал викарий. — В том числе на Сицилии.

— Да, конечно. «В неверных блужданиях, явив высокую жертву…»

— Нет, — сказал викарий.

— Сделайте милость, докажите, — сказал мистер Годфри, широко разводя руками.

— Видите ли, — сказал викарий, обращаясь преимущественно к Джейн, — в надписи, как она выглядит сегодня, читается: «Altis hostiis apertis». Может быть, там с самого начала читалось «hostiis» в смысле ostiis — такие примеры попадаются сплошь да рядом; может быть, там и стояло «ostiis», но люди, переделывавшие надпись, исправили это место без всяких оснований; во всяком случае, сегодня она понимается совершенно неверно. Речь идет не о жертвах, а о дверях, и всю эту строку нужно понимать как «отворив высокие двери». Существует легенда…

Мистер Годфри, ни слова не говоря, воздел руки и картинно обратил на себя внимание высших сил.

— Существует легенда, — твердо продолжал викарий, — что этот рыцарь, будучи с королем Ричардом на Кипре, сошелся с каким-то греком-некромантом и тот вызвал ему демона в развалинах храма Венеры. Потом рыцарь то ли пользовался его услугами, то ли пытался от них отказаться; в общем, дальнейшие его подвиги были омрачены этой выходкой безумного легкомыслия. Сочинитель надгробных стихов хотел намекнуть, что и он наслышан об этой истории; он сделал это лучшим из доступных ему способов — взяв взаймы у Вергилия. Употребленное им выражение — из восьмой книги «Энеиды»: «alta ostia Ditis», «высокие Дитовы двери».