Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Вот что я тебе скажу, барышня, — наклонился к ней Кашпарек. — Ты мне эти шуточки брось, а то пожалеешь! Не будешь вести себя как полагается, так я тебя быстро возьму в оборот, ты у меня узнаешь, где раки зимуют!

Кашпарек не без оснований считал, что сумеет научить Дези хорошим манерам. Как-никак его раннее детство, давным-давно утонувшее во мгле прошлых лет, проходило в деревне, и у них во дворе, как уж водится, всегда бегала какая-нибудь собака. Подростком же он служил в барском имении младшим конюхом, где постоянно имел дело с лошадьми и с охотничьими собаками; попав на действительную, он, как бывший конюх, определен был в артиллерию, к лошадям, а к концу войны, поднявшись после ранения, пошел в конский госпиталь, санитаром. Словом, с животными обращаться он за долгую свою жизнь научился. Сейчас, присев возле Дезике, он погрозил ей пальцем; такса заворчала и попыталась схватить палец, мелькающий перед глазами, на что Кашпарек ответил ей молниеносной оплеухой. Дези была несказанно этим удивлена; Кашпарек же, не дожидаясь, пока она очухается и снова предпримет агрессивные действия, крепко взял ее за загривок, не давая ни двигаться, ни кусаться. Такса рычала, скулила, крутила задом, пятилась, чтобы высвободиться из уверенных пальцев Кашпарека, но все было бесполезно. Он спокойно держал ее; когда Дези наконец поняла, что Кашпарек сильнее, и перестала вырываться, он, легонько тиская и поглаживая ее за ушами, заговорил: «Такая старая грымза, двенадцать лет на свете живешь, ей-богу, могла бы уже научиться ходить на поводке, да и не верю я, что ты не умеешь. А пока ты на поводке, ты пойдешь туда, куда я тебя поведу, иначе получишь такую оплеуху, что искры из глаз посыплются». Дезике, исподлобья поглядывая на Кашпарека, кисло моргала слезящимися глазами и ничего не отвечала. Она была оскорблена до глубины души.

Они двинулись дальше; такса покорно трусила рядом с Кашпареком до самого пустыря, где старик спустил ее с поводка. Отойдя на почтительное расстояние, она принялась неторопливо обследовать лезущие из согревающейся земли пучки бледной весенней травы, время от времени, как и положено, справляя нужду. Кашпарек мирно брел вдоль насыпи, помахивая зажатым в руке поводком и наслаждаясь весенним воздухом; наконец, решив, что проделанного моциона для старушки вполне достаточно, он свистнул и остановился. Однако Дезике притворилась глухой и, даже дряблым ухом не пошевелив, как ни в чем не бывало продолжала свой путь. Кашпарек задумался, оценивая расстояние и прикидывая, догонит ли он ее и стоит ли вообще бежать: кривые, короткие лапы едва ли смогут далеко унести их высокородие, однако ведь и Кашпарек уже не мальчишка, зазорно ему, в его годы, носиться за жирной тварью. Он принял иное решение. «Слышь-ка, Дези, или как там тебя: пошли домой, а не то брошу тебя ко всем чертям и уйду!» — крикнул он вслед таксе; но глухота, по всему судя, совсем завладела собакой; можно было даже подумать, что ее позвали в противоположную сторону. Тогда Кашпарек повернулся и неторопливо зашагал прочь. Таксу несколько удивила наступившая тишина, она оглянулась и, видя, что старик удаляется, встала. Оглянулся и Кашпарек: две-три минуты они смотрели друг на друга, но Дези не двигалась. Кашпарек, решив продолжать свою тактику, пошел дальше, надеясь, что чертова животина все же одумается. Расстояние между ними росло; казалось уже, Кашпарек потерпел полное поражение, и тут в отдалении появился легавый кобель. Заметив Дезике, он замер как вкопанный, словно на стойке, принюхался — и вдруг, сорвавшись с места, понесся к таксе. Та заворчала, попятилась, но кобель и не думал отступать, он скакал вокруг Дези как сумасшедший, большие его уши взлетали и падали (чего распрыгался, дурень, бормотал Кашпарек, не мог покрасивше кого найти, чем это чучело); такса, визгливо тявкая, вертелась, стараясь как-нибудь оказаться поближе к Кашпареку. Наконец ее нервы не выдержали, и она, не глядя ни вправо, ни влево, изо всех силенок побежала к Кашпареку: только здесь она могла надеяться на защиту. Легавый скакал то сзади, то спереди, однако Дезике стремилась только вперед, будто ее на веревке тянули. Добравшись до старика, она прижалась к его ногам; кобель же обнюхал передник Кашпарека, его башмаки — и в знак дружелюбия поднял морду: на, мол, валяй гладь.

— Что ж ты, дурень, за такими старухами-то гоняешься? — потрепал Кашпарек покрытую шелковистой шерстью голову кобеля. — И не стыдно тебе?

Пес поднял уши, на его лбу возникли удивленные складки, но он тут же согласился с Кашпареком и умчался обратно. Кашпарек и Дези посмотрели друг на друга. «Вот так-то, бабуся, — торжествующе улыбнулся Кашпарек. — Одумалась-таки?» Дези помахала хвостом (это был первый знак доброй воли с ее стороны) и двинулась к дому.

— Домой, говоришь, пора? — пошел за ней Кашпарек. — Видишь, не такая ты глупая, в конце концов поняла, что со мной лучше дружбу водить. Ладно, раз уж мы с тобой помирились, я тебя и на поводок пока брать не стану, не говори, что не доверяю тебе; коли ты стараешься, то и я в долгу не останусь.

От гриппа старая барыня не померла (живуча старая перечница, она еще молодых всех переживет, хмыкал про себя, размышляя на эту тему, Кашпарек); однако охота гулять с Дези к ней не вернулась, и она, ссылаясь на холодные весенние утренники и на расшатанное здоровье, продолжала пользоваться услугами старика. Впрочем, он об этом и не жалел, поскольку с таксой они со временем определенно нашли общий язык и даже, можно сказать, подружились. Каждое утро, без четверти восемь, Кашпарек являлся к старой барыне, уводил Дезике к насыпи, и, после того как она справляла свои дела, они немножко беседовали. Уже на второй или третий день старик устроился на бетонной плите, валявшейся здесь с прошлого года, после прокладки канализации, и вытащил из-под передника кусочек сахару.

— Ну, радость моя, знаешь, что это такое? Знаешь, конечно. Знаешь ты все, что полагается знать старой серьезной суке.

Слезящиеся глаза Дези оживились. Она потянулась к руке Кашпарека и со сдержанным интересом завиляла хвостом. «И знаешь, кто этот сахар получит? Ты, ты получишь, да только если будешь себя хорошо вести». И Кашпарек, подобрав с земли камешек, поплевал на него и швырнул метров на пять. «Вот так, — сказал он, — чтоб не слишком перетрудилась. А ну, принеси-ка его ко мне!» Такса тоскливо поглядела в ту сторону, куда улетел камешек, потом на сахар, но с места не двинулась. «Э, нет, бесплатно сахар не полагается! — заявил старик. — Мне он ведь тоже не бесплатно достался». Он нашел новый камень и бросил его туда же, что и первый. «Принеси камушек, с твоим ревматизмом двигаться очень даже на пользу. Сбросишь жиру немного, хоть на собаку станешь похожа». Дезике наконец поняла, что придется ей потрудиться. Волоча свое жирное тело, она отыскала камень в траве, принесла и положила рядом с Кашпареком. «Молодец, — довольно улыбнулся старик. — Так мы с тобой станем друзьями. Вот твой сахар, да бери его аккуратно, во-от, не набрасывайся без памяти, как дурной теленок на вымя, такой старушке, как ты, не к лицу жадничать». Дезике, сразу же уяснив, чего от нее хотят, обнажила десны и потемневшими передними зубами осторожно взяла сахар из пальцев Кашпарека. И в этот самый момент в их маленькую компанию, словно лохматая бомба, ворвалась черная пули. «Цыц!» — крикнул на нее Кашпарек. Дезике проявила неслыханное проворство: в последний момент сахар исчез у нее в пасти, а сама она шмыгнула в укрытие под коленями Кашпарека. «Тебе тоже сахару надо? — спросил он у пули. — А ты что, его заработала?»