Акош Кертес - Стеклянная клетка

— Смотрите, да это же Дезике! — послышалось у Кашпарека над головой. Он поднял глаза — и встретился взглядом с докторшей.

— А я вашу собаку и не узнал… — сказал он со смущенной улыбкой, вставая с плиты. Он гадал, слышала ли докторша, как он беседует тут с собаками; правда, зазорного в этом нет ничего, собака — тварь разумная, речь человеческую понимает, другие тоже с собаками разговаривают — у кого есть, конечно. Словом, Кашпареку самому непонятно было, отчего он смутился. Однако докторша целиком была занята Дези.

— Дезике! Здравствуй, Дезике! — восторженно вскрикивала она; такса, однако, не удостаивала ее вниманием, неподвижно, как статуя, сидя в укрытии, у башмаков Кашпарека, и с подозрением наблюдая за пули. Кашпарек сделал шаг в сторону, чтобы докторше было удобнее рассмотреть Дезике; пожалуй, только тут докторша осознала, что он, в общем-то, тоже присутствует здесь.

— Как здесь Дезике оказалась? — спросила она у Кашпарека. Тот улыбнулся, вокруг его глаз побежали лукавые морщинки; он собрался было ответить как-нибудь позаковыристей: дескать, Дезике-то здесь каждое утро бывает, вопрос в том, как он, Кашпарек, тут очутился; но, прежде чем он собрался с духом и приготовил слова, докторша тот же вопрос адресовала уже прямо собаке: «Ты здесь как оказалась, Дезике?» Старик пожал плечами и промолчал, полагая, что тогда пускай Дезике и ответит, если захочет.

Собака, однако, тоже молчала: потому, должно быть, что все еще держала в пасти сахар; более того, она опять забилась Кашпареку под ноги, ища защиты от пули. Так что докторша вынуждена была-таки обратиться к Кашпареку, и тот обстоятельно и неторопливо все рассказал ей; так вот и получилось, что на следующий день, когда он уносил от дверей докторовой квартиры мусор, хозяйка остановила его и, пригласив войти, угостила рюмкой черешневой палинки. И стала жаловаться, что у нее совершенно нет ни на что времени, особенно по утрам: и за продуктами надо, и завтрак готовить, и бутерброды мужу с собой завернуть: он рано уходит в клинику; словом, если Кашпарек все равно гуляет с Дези из 19-го «А», может, он возьмет еще и пули, не все ли равно, одна собака или две, а она, честное слово, не бесплатно… Они быстро договорились; с этого дня началась карьера Кашпарека на ниве прогуливания собак; для старика это, в общем-то, было кстати, потому что весна наступала и конец отопительного сезона приближался день ото дня.

Следом за докторшей и другие собаковладельцы подходили к Кашпареку возле насыпи и спрашивали, не случилось ли что с хозяевами Дезике и Людмилы (Людмилой звали черную пули докторши); Кашпарек каждому объяснял терпеливо, как попали к нему такса и пули, и получал все новые предложения. Ему было как-то не по себе от неожиданной популярности; сначала новых собак он соглашался брать без особой охоты, но те вели себя дружелюбно, возиться с ними не было неприятно — и Кашпарек начал считать. Если за каждую прогулку он с головы (собачьей) запросит по пять форинтов — цена, в общем, сходная, — то при шести-семи собаках (а с таким количеством он вполне справится) у него будет в день тридцать форинтов заработка. В конце концов по прошествии нескольких недель у него собралось как раз семь собак, все — за исключением одной — из домов, где он работал мусорщиком.

Начинал он по-прежнему без четверти восемь у старухи Ханак, так как Дези была стара и ленива и, после того как Кашпарек нашел с нею общий язык, особых забот не причиняла; к тому же Кашпареку не хотелось первых своих клиентов посвящать в то, что у него уже целая свора. Затем вместе с Дезике он отправлялся в соседний дом, 19-й «В», за Людмилой; Кашпарек, которого почему-то коробило от этого имени, перекрестил ее в Лохматку — из-за нависающей над глазами челки, делавшей пули похожей на иных молоденьких девчонок; затем к ним присоединялись два кобеля-фокстерьера из двадцать второго дома, похожие будто две капли воды; как узнал Кашпарек, они были одного помета; Динго принадлежал бездетным супругам с четвертого этажа, днем за ним присматривала соседка, вдова Хофманн; а Элек жил на втором, в многодетной семье, где ребятишки, влюбившись в Динго, до тех пор терзали родителей, пока те не купили им родного брата Динго; но детвора, как водится, ленилась выгуливать пса по утрам, перед школой, у бабушки же болели ноги, и она скорее согласна была экономить по пять форинтов в день из денег, отпущенных на питание, чем таскать с собой Элека по базарам и лавкам. За остальными собаками Кашпареку даже не надо было подниматься по лестницам: у старых дев Вихорских на первом этаже была вязальная мастерская, Кашпареку достаточно было лишь посвистеть, проходя мимо дома (так пастух играет на рожке, идя на заре вдоль деревни), — и Бруно, легавый кобель, словно молния вылетал из дверей, заряженный миллионами вольт радости и вселенской любви, и, извиваясь всем телом от безграничного счастья, протискивал голову в колени Кашпареку, но тут же бросал его, чтобы столь же самозабвенно носиться и прыгать вокруг остальных собак; кобель бурно и совершенно неудержимо обожал любое живое существо, попавшее в поле зрения, будь то животное или человек, знакомец или чужак; худощавое его тело беспрестанно сводило в судороге безмерного, невиданного восторга. Кое-как успокоив беснующегося кобеля, Кашпарек шел вместе с собаками дальше, в 43-й, за Нестором, боксером тигрового окраса. Хозяин боксера, одинокий угрюмый бобыль, был, по слухам, художником, но Кашпарек с трудом в это верил: уж слишком этот приземистый, с заурядной внешностью человек в очках и в хорошо сшитом костюме смахивал на какого-нибудь чиновника; о художниках у Кашпарека представление было совсем иное. Нестор, зрелый кобель шести лет, хладнокровный, налитый силой, был призером многих международных выставок, он прошел самые высшие собачьи университеты и знал и умел все, что только может знать и уметь ученый кобель, а может быть, даже чуть-чуть больше; каждое утро, ровно в восемь часов пять минут, он ждал Кашпарека у подъезда, недвижимый, как изваяние. Его не нужно было брать на поводок, он по первому знаку занимал свое место в отряде и с достоинством шел за Кашпареком, на полуметровой дистанции, точно в том же темпе, что и старик; если Кашпарек замедлял шаг, Нестор замедлял тоже, если тот останавливался, останавливался и Нестор; никакое событие, даже самое неожиданное, не могло вывести пса из его каменной невозмутимости. Кашпарек немного побаивался его. С Нестором он разговаривал редко, ограничиваясь лишь самыми необходимыми командами.

Седьмой член своры, черный, двухгодовалый спаниель Джипси, присоединился к ним позже. Кашпарек вообще не хотел его брать: кобель был не из его дома; но хозяйка Джипси, немыслимо молодая учительница гимназии (Кашпарек поначалу принял ее за девчонку-старшеклассницу), как-то увидела его со всей сворой — и влюбилась в ту же минуту. Ну не в Кашпарека, разумеется, а в то зрелище, которое тот являл по утрам с шестью собаками: в левой руке поводки старушки Дези, которая беспокойства большого не причиняла, лишь тормозила немного движение, и близнецов-фокстерьеров, которые, наоборот, дружно, плечом к плечу, тянули Кашпарека за собой, как два паровоза; эти трое вместе представляли собой относительно устойчивое звено, старик управлялся с ними левой рукой, в правой же он вел Лохматку, которая тоже стремилась вперед, быстро-быстро перебирая ногами (Кашпареку иногда казалось, что у нее не четыре лапы, а восемь по крайней мере), и беспокойного Бруно; кобель скакал вперед и назад, взбрыкивал, будто выпущенный на луг жеребенок, кидался к Лохматке, обнюхивал ее, подталкивал носом, нежно покусывал в шею; однако Лохматка, будучи барышней строгой, знающей себе цену, отскакивала от назойливого кобеля, поджимала хвост, угрожающе скалила зубы, гавкала, порой даже молниеносно щелкала острыми молодыми зубами возле шеи Бруно; тот, ничуть не обиженный, прибегал обратно к Кашпареку, чтобы лизнуть ему руку: видишь, мол, какая милашка? Вижу, вижу, кивал Кашпарек и улыбался; Бруно же снова летел вперед, натягивал поводок, хрипел, задыхаясь, потому что на нем был ошейник-удавка, и с неослабевающей страстью продолжал атаку на пули. Словом, для Бруно с Лохматкой нужна была правая, более сильная и ловкая, рука, Кашпарек это уже хорошо усвоил; наконец, позади всех с мудрым, величественным видом вышагивал Нестор, не обращая на прочих внимания. «И чего ты нашел в ней», — спрашивал Кашпарек у Бруно; кобель замирал, вздернув брови, на морде его появлялись тревожные складки, но, естественно, возразить он не мог. Кашпарек громко смеялся. Конечно, весь секрет состоял в том, что пули была маленькой, черной, лохматой; кто-кто, а Кашпарек легко мог понять Бруно: в далекой, утонувшей во мраке лет молодости ему тоже нравились маленькие, пышноволосые и чернявые девки.