Акош Кертес - Стеклянная клетка

Жена между тем пустилась в обратный путь, соображая в страхе: «Господи, кажется, опаздываю» — и убыстряя по мере возможности шаг, хотя возможности этой спешка как раз не давала: вспотеешь — новое платье попортишь, да и новенькие, неразношенные туфли жали, немедля, конечно же, купленные по совету Юли и сразу, понятно, надетые вместо старых, уложенных в коробку. В переполненный трамвай она не решилась сесть; белые туфли — обувь маркая, наступит какой-нибудь неуклюжий слон — и конец, и платье в давке изомнется, лучше пешком пройти остановку, может, повезет и следующий нагонит посвободней. Времени на эту сплетницу Юли ушло уйма; вдобавок, причесав, она, чертовка, тотчас взялась за лицо: разделала по всем правилам косметики, форменным образом накачав предварительно Магдольну пивом — еще целый бокал заставив выпить, отчего ее совсем развезло и сил не стало сопротивляться; Юли же сбила какой-то гоголь-моголь из яйца и обмазала ей физиономию и, пока лежала эта яичная маска, смеяться не разрешалось, сама, однако, несла без устали такую околесицу, удержаться невозможно, в животе даже заболело от тщетных усилий; повыдергала там и сям щипчиками волоски, поковыряла иголкой поры, от угрей очистить, потом, отмассировав (что Магдольну приятно освежило), обработала кожу всякими кремами, притираниями да протирками — такие пошли ароматы (не сказать, неприятные, но, как еще Густи к этому отнесется, бог его знает…), даже глаза удлинила, подрисовав тушью, но в зеркало уже и глянуть было некогда, пора бежать, чтобы поспеть в обувной магазин. Нет, что ни говори, улыбнулась Магдольна, в ней что-то есть, в этой «шлюхе отпетой», мастерица на все руки; не только портниха отличная, но и куаферша прирожденная, и в косметике толк знает (и все — чистейшее хобби, все для собственного удовольствия, не взяла ни филлера, а в парикмахерской форинтов бы в шестьдесят влетело, это уж факт), и тут ее осенило: да ведь сама Юлина настырность, которая ее до сих пор так сердила, крикливая эта развязность тоже от доброжелательности, от стремления помочь, и Магдольна дала себе слово встречаться с ней почаще, пусть Густи там что хочет, насчет Юли лучше бы молчал, у самого рыльце в пушку, попробуй он только поворчать, уж она ему выдаст.

Как ни поторапливала себя Магдольна, а перед дамской конфекцией задержалась — успела-таки Юли заронить ей в душу сомнение, а тот ли ей нужен бюстгальтер, того ли фасона, и, шаря глазами по витрине, вдруг оцепенела: совершенно другая женщина смотрела на нее, отражаясь в стекле и повторяя каждое ее движение, красивая и молодая; странное чувство ее охватило, словно бы это она и в то же время не она («раздвоение личности», как про одну их сослуживицу говорили, которая год назад заболела психическим расстройством), — довольно-таки жуткое чувство, длившееся целое долгое мгновение, пока не вернулась волнующая уверенность: конечно же, это она, и даже краска бросилась от радости в лицо. Нет, эта Юли — настоящая волшебница и будет теперь лучшей ее подругой, кто бы там что ни плел. Она глядела на себя и не могла оторваться: на фоне толпы и уличного движения фигура смотрелась еще лучше, чем в зеркале; повернулась боком, отошла, чтобы и в туфлях себя увидеть, приподняла ногу — и тут приятный незнакомый мужской голос с шутливо-убежденным задором произнес у нее за спиной: «Хороша! Нет, ей-богу, хороша!» Магдольна обернулась с негодованием, оказавшись лицом к лицу с высоким, недурной наружности молодым человеком лет двадцати пяти, не больше, в узких брюках и трикотажной рубашке в обтяжку, открывавшей крепкие, мускулистые руки, с пачкой газет под мышкой. Магдольна ужасно разволновалась (и опять к черту послала эту Юли, которая и ее на свой лад умудрилась перекроить, — до сих пор к ней еще не вязались на улице), но этот вроде бы не из таких, лицо вполне интеллигентное, на студента похож. Так или иначе, она круто повернулась и, сгорая от стыда, устремилась с опущенной головой прочь со всей быстротой, с какой позволяли новые туфли. Молодой человек — за ней. Сердце у Магдольны бешено колотилось. «Кошмар, ни одного полицейского нигде», — вертелось в голове, а юноша все повторял, не вкрадчиво, но и не нагло, обычным, нормальным тоном: «Ей-богу, хороши, просто хороши, серьезно! А как вы очаровательно отражение свое рассматривали, даже не представляете! Обожаю женщин, которые в витрины глядятся!» И, перемежая комплименты восклицаниями: «„Эшти хирлап“ [24] «Эшти хирлап» — вечерняя газета. ! Кому „Эшти хирлап“?», приотставая, когда кто-нибудь брал газету, нагонял опять. «Не хотите купить „Эшти хирлап“?» — предложил он и ей. — Говорят, у красивых женщин легкая рука, разве не слышали?» И все в том же роде, не нахальничая, а слегка подшучивая. «Ой, как вы покраснели, блондиночка!» — сообщил он, засмеявшись. Магдольна еще пуще раскраснелась и ускорила шаг. Они уже почти поравнялись с остановкой, как вдруг юноша схватил ее за руку, притянув к себе; Магдольна чуть не взвизгнула, но голос ей не повиновался (да и что, собственно, такого, не съели же, за руку просто взяли…); она почувствовала тепло его ладони, его сильную и цепкую, но мягкую, бережную хватку — и газета скользнула ей в сумку: «Вам на память, вы так прелестно краснеете». И уже убежал, а она, только что не разинув рот, смотрела вслед, и долго в ушах ее еще звучало: «„Эшти хирлап“, кому „Эшти хирлап“…»

Выше по набережной стояла забегаловка под названием «Матрос», куда и правда заглядывали речники с Дуная, и Густав Виг добавил там кружку, поскольку больше повезло: нашлось несколько завсегдатаев, готовых заложить с утра пораньше и потрепаться. Разговорился, между прочим, с одним, ходившим в настоящие плавания. Это был чернявый сухощавый человек с худым, выдубленным солнцем неподвижным лицом, как коричневый стручок. Пил он крепкую палинку, заказывая по стопке.

— Жизнь тут у вас — лучше не надо, — заявил он Вигу категорически.

— Это почему же?

— Ума для такой жизни не требуется. — И повернулся к нему по-военному четким движением. — Будем знакомы: Савитта, Эндре. С двумя «т».

— Виг, Густав, — представился Густи, обменявшись рукопожатием и сообщив для начала, что в отгуле сейчас, вчера был день его ангела, сегодня отмечает, вечером.

Тот зорким прищуренным взглядом молча уставился вдаль, будто присматриваясь к какой-то надвигающейся опасности, требующей неусыпного наблюдения. Виг тоже помолчал, затем, как бы в ответ на предыдущее, сказал, что ходить на судне — все-таки не в пример лучше. Собеседник опять не ответил, мельком только глянул на него, а Виг обстоятельно и не без мечтательности продолжал распространяться на тот предмет, какие, дескать, на корабле заботы. Никаких. Харч, жилье, ни жены тебе (которая вечно пилит, где был да опять пил да сколько потратил), ни детишек, ни квартирной ссуды, которую в сроки надо погашать; нынче здесь, завтра там, новые города, рестораны, женщины… чем не жизнь!