Николае Морару - Короткое замыкание

Она была очень хороша в этот момент. Глаза горели, удивительная женственность сквозила в каждом ее жесте, каждой черточке. Но вместе с тем что-то новое, чего он раньше не замечал, появилось в ее облике — что-то настораживающее, вкрадчивое, какая-то хищная грация изготовившейся к прыжку рыси. Но через секунду это впечатление рассеялось — рядом сидела прежняя Августа и ласково упрекала его:

— Даже не захотел прийти ко мне, попрощаться, как с любимой. Ведь мы больше никогда не увидимся, останутся только воспоминания. И все.

Да, Августа уже поняла, что он вышел из-под ее влияния.

— Я никогда тебе не лгал, — спокойно и твердо сказал он. — И сейчас не лгу: ты мне небезразлична, Августа. Наверно, я однолюб. Я еще люблю тебя, хотя меня и отталкивает твой образ мыслей. Но нет на свете силы, которая могла бы сделать меня подлецом. Даже любовь.

Августа побледнела, нахмурилась. Спросила тихо:

— А я тебя толкала когда-нибудь на подлость?

— А разве не подлость — давать положительный отзыв неграмотной, бездарной диссертации? А требование отказаться от идеи, нужной как воздух нашему заводу, только для того, чтобы тебе было легче написать диссертацию? А твой ультиматум с поездкой в Голландию, когда план на заводе горел ярким пламенем?

— И все это было важнее для тебя, чем любовь? — спросила Августа сдавленным голосом.

— Ты берешь совершенно разные понятия. Несравнимые. Относящиеся к двум совершенно разным, несовместимым сферам. А если, насилуя логику жизни, пытаешься-таки их совместить, они сопротивляются. И все рушится.

— Мы абсолютно по-разному смотрим на жизнь, — прошептала она.

— К сожалению, да. И тут нет места для компромиссов. Если бы я уступал, то неизбежно превратился бы в подлеца. Но я на это неспособен. Откажись ты от своего тщеславия, и наша любовь была бы спасена. Однако тебе не захотелось. Если бы ты подумала и сломила свое упрямство, наверняка могла бы достичь поставленной цели. Чуть позже, но зато честным путем.

— У меня не было времени, я слишком устала.

— Пустые слова, — убежденно сказал Дан. — Человека по-настоящему жаждущего ничто не свернет с пути. И ты вполне могла бы добиться всего честным трудом, безо всяких ходатайств и связей! Но ты слишком привыкла пользоваться черным ходом.

— Все так делают!

— Далеко не все. А тех, кто делает, рано или поздно ждет плачевный конец.

— Как и меня, хочешь сказать?

— Ты сама это сказала. И все-таки я должен понять, зачем ты уезжаешь. Тебя ждет там университетская кафедра? Знаменитая лаборатория?

— Никто меня там не ждет. Только сестра Хильда. Обещал Димитриу замолвить словечко в одном институте во Франкфурте. Да не успел. Нет его больше.

— Как, Димитриу умер? — воскликнул Дан. — Когда?

— В январе, в Париже.

Дан молчал. Он вспоминал Антона Димитриу в «белом доме», на партийном собрании, в домашней обстановке… Да, это большая потеря.

— И все-таки, ты не ответила. Зачем ты уезжаешь?

— У каждого человека своя дорога, своя судьба.

— Дорога… из родных краев в чужие?

Августа снова нахмурилась:

— Не читай мне проповеди! Будто ты не знаешь, что странствовали по свету Бэлческу и Гика, Александри и Григореску, а позже — Брынкуш, Аргези и Энеску…

— Да, это правда. Только мысли их были всегда устремлены к земле своих предков, и, живя за рубежом, они делали все, чтобы помогать родине. Это надо понимать, Густи.

Услышав ласковое «Густи», она встрепенулась, глаза затеплились нежностью.

— Ты меня еще любишь, Данчик. — Она положила ладонь на его руку. — Не остыло еще сердце. Ну почему ты отказываешься от нашей последней радости?

— Для меня в любви главное — искренность. А я бы ни на секунду не смог забыть, что ты бросила и меня, и родину только из-за своего чудовищного тщеславия.

Августа поднялась.

— На колени вставать не собираюсь, уважаемый Испас. Глупо всегда жертвовать ради идеи. Как и во имя долга.

Поднялся в свою очередь и Дан.

— Мы говорим сейчас на двух разных языках. К сожалению, не разум ведет тебя, Августа, а безоглядная самоуверенность или душевная неуравновешенность и нежелание признаться в ней.

— Да, нам не о чем больше говорить. Будь добр, принеси мое пальто из раздевалки.

Когда он подошел, помогая ей одеться, она с надеждой глянула ему в глаза:

— До дому не проводишь?

— Нет, Августа. К сожалению, у нас действительно разговор двух глухих. Все, что я могу пожелать тебе на прощанье, — это успеха в жизни. От всего сердца. Пусть он хоть немного скрасит твою тоску по тому, что ты теряешь навсегда. — Он поцеловал ей руку.

Августа пошла к выходу. В дверях обернулась, словно звала за собой. Но Дан не шелохнулся. Тогда она прощально помахала перчаткой и скрылась в темноте.

Догару уже целый час томился на вокзале. Вечерние тени торопливо сползали с гор, быстро темнело. Поезд, как это нередко случалось на местной дороге, запаздывал, а до последнего рейса автобуса на Олэнешти оставались считанные минуты. Догару мерил перрон шагами вдоль и поперек, останавливался перед старыми афишами, перечитывал названия книг и журналов, выставленных за засиженным мухами стеклом вокзального киоска. Когда он окончательно потерял терпение, какой-то человек, похожий на журавля в красной фуражке, выскочил из дежурки и объявил испуганным голосом:

— Прибывает! Через пять минут будет здесь.

И все-таки поезд появился внезапно — вынырнув из-за старых складов и обветшалых домов, он резко затормозил у перрона, оглушающе лязгнув буферами. Почти пустая платформа мгновенно заполнилась шумной, пестрой толпой. Догару стоял в сторонке, пробегая глазами по цепочке вагонов, особо присматриваясь к вагонам первого класса. Но оттуда вышли только три молодящиеся дамы и два офицера. «Где же Кристина?» — подумал он с тревогой и тут же увидел спускающуюся из последнего вагона тоненькую девушку с маленьким чемоданчиком в руке. «Неужели она?» Он бросился к хвосту поезда. Смущенно улыбаясь, девушка подняла голову, и он замер, застигнутый врасплох кротким, добрым взглядом больших голубых глаз Виктора Пэкурару. Кристина опустила чемодан и шагнула к нему с протянутыми руками.

— Да это же я, дядя Виктор! Здравствуй!

Догару поцеловал ее в лоб, отступил на пару шагов, воскликнул восхищенно:

— Как же ты выросла за эти несколько месяцев, Кристи! Чем только тебя откармливала тетя Санда? Ты теперь настоящая барышня. Здравствуй, моя доченька! — И, спохватившись, поднял чемодан. — Давай поспешим, а то на автобус опоздаем.

Они выскочили из вокзальных дверей, побежали на стоянку. Автобуса не было. Догару спросил старушку, вышедшую из ближнего двора.

— Опоздал, родимый. Уж полчаса, как ушел.