Марио Варгас Льоса - Скромный герой

— И что же, к примеру, она стала делать? — снова перебил Ригоберто. Голос у него сделался густой и медленный, а сердце билось все чаще. — Она как-нибудь намекала Исмаэлю? Каким образом? Что было дальше?

— Теперь по утрам она приходила в дом гораздо более ухоженная, чем прежде. С аккуратной прической и вроде бы незаметными кокетливыми штришками в одежде. И все тело у нее стало двигаться по-новому: руки, груди, попка. А старый хрыч Исмаэль — он все замечал. Несмотря на то, что после смерти Клотильды ходил как сомнамбула, неповоротливый, убитый горем. Он сбился с курса, перестал сознавать, кто он такой и где находится. Но все-таки уразумел, что вокруг него что-то меняется. Ну конечно, он заметил!

— Ты снова уклоняешься от главного, — вздохнул Ригоберто, прижимая ее к себе. — Сейчас не время рассуждать о смерти, любовь моя.

— И тогда — вот чудо! — Армида превратилась в самое преданное, внимательное, услужливое существо. Она всегда была в доме, рядом со своим господином, готовая заварить ромашковый отвар, принести чашку чая, плеснуть виски в бокал, погладить рубашку, пуговицу пришить, костюм поправить, отнести ботинки в ремонт, поторопить Нарсисо, чтобы тотчас же подавал машину: ведь дону Исмаэлю пора ехать, а он ждать не любит.

— Дальше! Ну при чем здесь все это? — возмутился Ригоберто, покусывая ей мочку уха. — Мне хочется узнать о вещах более интимного свойства, любовь моя.

— И в то самое время — с мудростью, которая дарована лишь женщинам, которая нисходит на нас от самой Евы и которая живет в наших душах, в нашей крови, а еще, как мне кажется, в наших сердцах и наших яичниках, — Армида принялась готовить ловушку, в которую этот вдовец, удрученный смертью жены, в результате угодил, точно невинный ангелок.

— Что она ему говорила? — умолял Ригоберто, кусая сильнее. — Рассказывай как можно подробнее, душа моя.

— А зимними вечерами на Исмаэля, затворившегося в своем кабинете, накатывали неожиданные приступы рыданий. И тогда, словно по волшебству, рядом с ним оказывалась Армида прелестная, почтительная, сострадающая, с этими уменьшительными словечками, которые так музыкально звучат, если произносить их с этим северным акцентом… А еще из глаз ее капали такие слезищи — чуть ли не на самого Исмаэля. Тут срабатывало и обоняние, и осязание: ведь их тела соприкасались. Армида вытирала хозяину лоб и глаза, а в это время — якобы по чистой случайности, — пока служанка, как могла, старалась утешить, успокоить и приласкать старичка, платье ее сползало все ниже, и Исмаэль уже не мог отвести взгляда от того, что терлось о его грудь и лицо, — от этих свежих, смугленьких, молодых сисек, которые с такой возрастной дистанции наверняка казались ему не женскими, а вообще девичьими. И тогда в голове его начала вызревать мысль, что Армида — это не просто пара неутомимых рук для застилки и уборки постели, протирания пыли, мытья полов и стирки белья, но еще и мягкое, нежное, трепещущее жаркое тело, ароматная, влажная, возбуждающая плоть. А еще бедняга Исмаэль начал чувствовать, что эти трогательные проявления верности и сочувствия удивительным образом влияют на его зачехленный инструмент, почти что отправленный в отставку за непригодностью к службе: он воскресал, он подавал признаки жизни! Хустиниана, конечно, точно знать не могла — могла только догадываться. И я тоже не знаю, но убеждена, что именно так все и началось. А ты, любовь моя, — неужели ты со мной не согласен?

— Когда Хустиниана тебе все это пересказывала, вы обе были голенькие, любовь моя? — Задавая свой вопрос, Ригоберто едва ощутимо покусывал шею, ушки, губы своей жены, а руки его оглаживали ее спину, ягодицы и промежность.

— Она была со мной так же, как я сейчас с тобой, — отвечала Лукреция, лаская его, кусая его, целуя его, отправляя слова в глубину его рта. — Нам едва хватало воздуха, ведь мы задыхались: я глотала ее слюну, а она — мою. Хустиниана считает, что именно Армида, а не Исмаэль сделала первый шаг. Она первая потрогала Исмаэля. Вот здесь, да. Вот так.

— Да, да, ну конечно да, не останавливайся. — Ригоберто мурлыкал, пристраиваясь поудобнее, у него почти не осталось голоса. — Так и должно было случиться. Так оно и было.

Слова надолго уступили место объятиям и поцелуям, но потом Ригоберто усилием воли сдержал свои порывы и чуть-чуть отстранился от жены.

— Мне не хочется кончить прямо сейчас, любовь моя, — прошептал он. — Пусть это наслаждение продлится. Я тебя хочу, я тебя люблю.

— Значит, откроем скобки, — согласилась Лукреция и тоже слегка отстранилась. — Тогда давай поговорим об Армиде. В каком-то смысле все, что она сделала и чего добилась, — восхитительно, ведь верно?

— Во всех смыслах, — подчеркнул Ригоберто. — Это настоящее произведение искусства. Заслуживает почета и уважения. Армида — великая женщина.

— Продолжим отступление, — сказала Лукреция другим тоном. — Если я умру раньше тебя, то совершенно не обижусь, если ты женишься на Хустиниане. Она уже знает все твои пунктики, как хорошие, так и дурные — особенно дурные. Просто имей это в виду.

— Ну хватит уже о смерти, — взмолился Ригоберто. — Давай вернемся к Армиде, и, ради всего святого, не отвлекайся от главного!

Лукреция вздохнула, прижалась к мужу, отыскала губами его ухо и очень медленно зашептала:

— Как я уже говорила, она все время была при нем, всегда поблизости от Исмаэля. Порою, когда Армида наклонялась, чтобы стереть с кресла вот такое пятнышко, у нее задиралась юбка и незаметно для нее — но не для него! — обнажалась точеная щиколотка, округлая коленка, гладкое шелковистое бедро, а еще плечо, локоток, шея, ложбинка между грудей. В этих оплошностях не было и не могло быть никакой вульгарности. Все казалось случайным, естественным, вовсе не подстроенным. Судьбе было угодно, чтобы из-за череды этих мелких совпадений наш друг, старик, ветеран, отец, запуганный собственными сыновьями, открыл, что он все еще мужчина, что его петушок, оказывается, жив-живехонек. Как и тот, которого я сейчас касаюсь, любовь моя. Твердый, влажный, трепетный.

— Я страшно волнуюсь, когда думаю, каким счастливым, наверное, ощутил себя Исмаэль, узнав, что у него все на месте, что его петушок после такого долгого молчания вновь начинает петь, — рассуждал Ригоберто, извиваясь под простыней. — Я прямо млею, любовь моя, когда представляю, как Исмаэлю, все еще погруженному в свое вдовство, стало вдруг хорошо и приятно от новых фантазий, желаний, поллюций — и все из-за этой служанки. Кто первый потрогал другого? Давай-ка угадаем.

— Армида никогда не думала, что дела зайдут так далеко. Она надеялась, что Исмаэль к ней привяжется, откроет благодаря ей, что он, несмотря на старческий облик, вовсе не развалина, что помимо унылой физиономии, нетвердой поступи, расшатанных зубов и близоруких глаз у него есть еще и трепещущий член. Что плоть его еще способна вожделеть. Что однажды, преодолев свою боязнь показаться смешным, он в конце концов решится на отважный шаг. Вот каким образом между ними установилось потаенное интимное сообщничество — в огромном колониальном доме, который со смертью Клотильды превратился в лимб на краю ада. Возможно, Армида подумала, что их игры подвигнут Исмаэля произвести ее из служанки в любовницы. Быть может, даже снять для нее домик и определить небольшое содержание. Вот о чем она мечтала, я уверена. И не более того. Красавица никогда не представляла, что за революция произойдет в жизни славного Исмаэля и что волею обстоятельств она сама превратится в орудие возмездия для больного душой, отчаявшегося отца.