Леонид Финкель - Всё лучшее в жизни либо незаконно, либо аморально, либо ведёт к ожирению (сборник)

Поделом ему!

Только в одном аль-Хасан позавидовал Садату.

Самый поразительный сюрприз египетский лидер приготовил к вечеру того же дня, когда в Иерусалиме состоялся банкет в его честь, на котором присутствовало порядка двадцати самых высокопоставленных руководителей Израиля во главе с Менахемом Бегином. На этот банкет египетский лидер явился в галстуке, украшенном ни больше ни меньше как узором из фашистских свастик. Это не было обманом зрения или случайным совпадением причудливых линий. Свастики были отчетливо видны участникам банкета – страшный символ гитлеризма абсолютно ясно прослеживается на снимках, сделанных пресс-службой Израиля во время бесед Садата с Бегином и Даяном… Все, кто участвовал в банкете, смотрели на Садата, но как бы не видели его отвратительного галстука. Это был выдающийся ход. Хитроумный и воистину дьявольский тест на честь и достоинство руководителей еврейского государства, на их национальную гордость и историческую память, на их мужество и принципиальность. И они не выдержали этого испытания…

Да Бегин, говорят, умом тронулся.

Ушел со своего поста.

Ни с кем не разговаривал.

И это мир?

О чем мечтает человек? Он хочет добра. Оно здесь, в исламском шариате. Он хочет защиты. Она тоже здесь. Человек хочет свободы – она здесь. Он хочет распространять знания. Они здесь. Все включено в исламский шариат.

Да, законы страны суровы, но справедливы. Нет кинотеатров, театров, зрелищных заведений? Но разве все это не суета сует, не блуд?

Говорят, сплошные жестокости.

Кто говорит? Житель Москвы, Парижа, Тель-Авива? Разве они понимают, что значит Коран? Не понимают. В мире грабят, насилуют, воруют. А по Корану за воровство, например, отсекают правую руку. Если же второй раз уличают в краже – вору отсекают левую руку, а когда в третий раз – обе ноги. Правда, последнее требование закона носит сугубо символический характер. Даже самые ловкие воры не могут действовать оперативно при отсутствии обеих рук.

Кортеж двигался прямо на меня.

Доносились обрывки речи, отдельные слова. Во всяком случае, я мог дать голову на отсечение – наш мэр уговаривал мэра Александрии повлиять на президента Хосни Мубарака, чтобы тот в свою очередь уговорил раиса Ясира Арафата требовать в Иудее и Самарии территорий куда больше, чем мечтал Арафат. И требовать отступления израильских войск до границ 67-го, а не 1948 года. И возвращения не только палестинских беженцев, но и тех, кто в третьем, четвертом поколении несет в себе арабскую кровь.

Мне казалось, сам Суня Бейлин-старший не мог хотеть большего. Краем уха, еще в Деркето я слышал, что наш мэр будто бы сделал резкий поворот и перешел из партии «Тора – сила!» в «Шомерец». И будто бы он повесил у себя в кабинете два портрета: Ицхака Рабина с надписью «Не забудем» и Биби Нетаниягу в профиль, слегка, так, что не докажет никакой суд, смахивающего на Адольфа Гитлера, с надписью «Не простим»…

– Не делай лишних движений, друг! – говорит мэр Александрии нашему мэру. – Девяносто пять процентов палестинцев живут сегодня на территории Палестинской автономии… Будет с них, этот шакал Арафат хочет владеть всем миром.

– И арабским?

– И арабским.

– Но палестинцы живут на оторванных друг от друга территориях, они не чувствуют, что обрели независимость.

– Пусть ваш босс решит этот вопрос с раисом.

– Да, передайте господину Мубараку, что государство Израиль наверняка захочет сохранить за собой несколько крупных поселений. В этом случае оно может обменять их на пустующие участки земли в Западном Негеве или в окрестностях Хеврона.

«Бедные поселенцы Негева! Они-то думают, что у них все в порядке!»

Челита не зашла, она ворвалась в палату.

– Живая! – крикнул я. – Господи, живая…

Слезы лились у меня из глаз, ручьи слез. Она вдруг качнулась вперед, едва не упала на меня, так нелепо, и руки у нее висели чуть ниже колен.

– Ну что ты плачешь…

– Ты же знаешь, люди не стесняются в подобных случаях… И потом, я просто ничего не могу с собой поделать… Жива!

Потом она испустила вопль смеха, казалось, расслабивший все ее тело и сотрясший всю палату. Как же я забыл, Клеопатра флиртует даже со смертью! Вот чего не понимал я раньше: «Антоний и Клеопатра» – это трагедия сначала Антония, затем Клеопатры. Клеопатра прикажет передать ложную весть о своем самоубийстве, и Антоний пронзит себя мечом. Тот же механизм архетипа, как и в «Ромео и Джульетте». Любовь к Клеопатре приводит к гибели…

– Пусть так, так! – заорала Челита. – Но Клеопатра идет дальше Антония… Дети, поэты и влюбленные знают, что утерянная любовь принадлежит небесам… Клеопатра идет дальше. Антоний для нее становится самим небом…

«Ну вот, высказалась, – подумал я. – Наконец высказалась. Значит, для нашего счастья не хватало только крови… Этого взрыва. Этого ужасного теракта…»

В общем, славно поговорили. Точно на уроке литературоведения. С цитатами из критиков…

– Грядут славные времена! – раздалось вдруг за ее спиной.

Это мэр Александрии.

– Я хорошо разбираюсь в таких делах, – сказал он, – и вы себе просто не представляете, в какие провалы попадает человек, если слишком торопится. Вы ведь торопились? Чем осторожнее – тем лучше, но все равно, я считаю, все улеглось, и уже достаточно безопасно.

– Я рад, что вы так считаете.

Мэр Александрии нагнулся и поцеловал меня в лоб.

– Я даже не знаю, как вас зовут, но люблю вас как брата, – сказал он по-английски.

Про имя я еще понял, но все, что было дальше, – не разобрал. После его поцелуя английский вдруг куда-то уплыл. И самое страшное – я не мог ответить, как меня звать.

Я не знал.

– Я пришла сказать тебе, что я тебя люблю. По-прежнему люблю.

Боже мой, как долго люблю…

Она вдруг смутилась и принялась за прежнее:

– Поздравь меня, милый, мой эксперимент с порнокино стремительно продолжается. Сегодня все газеты только и пишут про это: шестьсот партнеров так и не смогли одолеть мою бедную девушку. Сдалась она на шестьсот первом… Ну, не смотри на меня так, не смотри. Я же говорила – хотела проверить… Любишь ли ты меня, как мне казалось… Клеопатра – только предлог…