Мэтт Хейг - Последнее семейство в Англии

– О? – теперь Адам явно скрывал свой интерес.

– Ну, возьмем Эмили.

Адам заглянул за него, боясь, что она может услышать.

– Она…

– Не волнуйся. Она уехала на два дня на какой-то курс по ароматерапии.

– Ясно.

– Ну, в этом все дело. Мы почти не видимся. Когда, думаешь, у нас в последний раз был секс?

Адам облокотился на забор.

– Не знаю, и уверен, это не мое…

– Ну, я тебе скажу. Три недели назад. Три недели . Ты можешь себе представить?

– Три недели, – сказал Адам. – Это долго. – Но конечно, запах зависти лишь усилился.

– Я начинаю понимать, каково это.

– Извини? Что?

Саймон махнул в сторону Фальстафа, который теперь терся о ногу хозяина терьера.

– Эмили не разрешает мне его кастрировать.

Адам заметил меня, когда я бежал к нему.

– Мы кастрировали Принца, как только он у нас появился, верно, мальчик?

Я повилял хвостом, и постарался выглядеть так, будто совершенно не понимаю, о чем речь.

– Может, в этом все дело. Возможно, мне стоит записаться к ветеринару.

Адам выдавил секундную улыбку.

– Возможно, нам обоим стоит.

Возникла пауза. Затем Саймон спросил:

– Ладно, ты завтра побежишь?

– Да, конечно.

– Предлагаю сделать двенадцать миль.

– Без проблем. Отлично. Да, я за.

Саймон улыбнулся и издал горловой звук. Это был звук подавленного смешка.

На следующее утро мы с Генри лежали рядом с клумбой и смотрели в кусты, где убили Джойс. Генри был уверен, что понял, кто убил ее.

– Какой пес в нашем парке не только способен к физическому насилию, но и активно хвастается этим? – спросил он. Но мне не нужно было отвечать. Ответ тяжело трусил по дороге к парку.

– Это определенно он, Принц, – сказал Генри, глядя, как хозяин Лира отстегивает поводок. – Он охотится на слабых. Пес без хозяина.

Значит, Джойс была права. Лир и впрямь был чудовищем.

– Что будем делать? – спросил я Генри, все еще считая, что у него на все есть ответы.

– Мы должны поговорить с Лиром.

– Но разве нам не стоит поискать другие улики? Может, сходим в кусты, где она погибла, и понюхаем еще?

Генри повернул ко мне голову. На мгновение он стал другим псом. Злым маньяком.

– Я нюхал везде. Нет больше улик. И нам они не нужны.

– Но он убьет нас.

– Мы должны сказать ему, Принц. Это наш долг. И я всегда учил тебя, что наши действия… – Он осекся. – Наши действия…

– Наши действия стоят за действиями наших хозяев.

– Да, Принц. Именно. И это применимо к любой собаке, не только к лабрадорам. Если мы отойдем в сторону и ничего не предпримем, любая человечья Семья будет подвержена риску. Лир должен знать, что мы следим за ним, иначе повторит это. Он задира, а задиры любят действовать тайно.

Он был прав. Конечно, он был прав. Он же был Генри. Но все равно, когда мы ждали, пока Лир тайком от своего хозяина подойдет, я гадал, насколько враждебной будет реакция ротвейлера.

Она была невероятно враждебной, как оказалось.

– Отъебитесь, ублюдки.

– Боюсь, улики говорят за себя, – произнес Генри. – Верно, Принц? – До этого момента я старался не вовлекаться в беседу, обнюхивая розовые кусты.

– Хм… ну… – оба они смотрели на меня, ожидая противоположные ответы. – Похоже, что так.

Лир подошел ко мне ближе, заслоняя свет. Он говорил, и слюна капала из его мокрой черной пасти. Я не могу вспомнить, что он сказал. Даже в тот момент я не знал этого, так я был занят попытками скрыть свой страх.

– Слушай, – прервал его Генри сухо. – Правда такова. Ты в курсе, что говорят: нос знает .

И началось. Это действительно был неверный ход.

Мои глаза закрылись от ужаса. Когда они вновь открылись, Генри был прижат к земле, а его горло находилось между челюстями Лира.

– Ты прав, – умолял я, глядя, как первые капли крови красят золотистую шерсть Генри. – Мы ничего не знаем. Прости. Прошу, не трогай Генри, пожалуйста. Прошу .

Все три владельца, должно быть, услышали, так как бежали к нам.

– Лир! Нет!

– Генри!

– Принц!

Хозяин Лира спокойно положил руку в пасть пса.

– Ну же, Лир, отойди! – закричал он перед тем, как его оттащить.

Генри остался лежать на земле, его золотистая грудь была забрызгана каплями крови.

– Держите своего пса под контролем, – сказал Адам с явной злостью. – Он мог его убить.

Мик, неловко усаживаясь на корточки, чтобы рассмотреть рану, ничего не сказал, только погладил своего лабрадора по голове и звучно присвистнул сквозь зубы.

– Как ты? – спросил я Генри.

– Жить буду, – ответил он мне, пока Адам и хозяин Лира спорили над нами. – Нужно просто подняться на ноги.

– Вы ебаные идиоты. Вы ничего обо мне не знаете, – рычал Лир, задыхаясь в ошейнике.

– Я узнаю убийцу, когда чую его, – сказал Генри и начал слизывать кровь с груди.

Наши хозяева теперь тянули нас вон из парка.

Лир, уже впереди нас, обернулся.

– Вы ни хуя не знаете.

Но в этом было все дело.

Генри знал много. Вообще-то, Генри знал гораздо больше, чем кто-то из нас мог вообразить. Даже я.

Теперь я понимаю, что существует глубокое различие между нами и людьми, и именно вследствие этого различия им нужна наша помощь. Суть вот в чем: в то время как собаки могут научиться подавлять свои инстинкты, люди безнадежны.

Они верят, что наука, техника и культура поместили их в иную плоскость по сравнению с остальным животным миром. Они думают, что все их устройство неким образом защищает их от естественных импульсов. Что когда они прикрывают свои безволосые тела одеждой, раскрашивают лица косметикой и смывают или скрывают свой личный запах, они способны подавить первобытные порывы, которые, по сути, управляют каждым их шагом.

Конечно, эта ранимость и делает их такими милыми. В конце концов, как мы можем пренебречь видом, который так сильно взывает к нашему инстинкту заботы? (Этот вопрос попозже стоит задать спрингерам.)

Но ранимость способствует опасным повторениям. Как вид они совершают одни и те же ошибки снова, и снова, и снова – из-за попыток отстраниться от мира природы. Не важно, сколько раз они переживают что-то, они не учатся. Например, они не способны принять смерть, как бы часто с ней ни встречались.

То же самое с сексом. Чем больше люди пытаются рационализировать свое желание, тем больше они становятся его жертвами.

Они чувствуют потребность контролировать секс и смерть, и это лучше всего видно по тому, как они обращаются с нами, своими собаками. Когда они усыпляют нас раньше времени или отрезают нам яички, они не пытаются (как хотят убедить нас пропагандисты-спрингеры) проявить свою власть над нами. Скорее, они пытаются проявить свою власть над двойственными силами, которые направляют их жизни. То есть, спасая нас от природы, они, по сути, пытаются спасти себя.