Мэтт Хейг - Последнее семейство в Англии

Но они все равно остаются в ловушке повторяющегося цикла: вечно сопротивляются, но не способны вырваться на свободу.小

Так было и с Адамом.

Насколько я чуял, он провел всю жизнь в постоянном состоянии сопротивления. Желания и импульсы, которые он чувствовал, были явно разрушительны и могли навредить Семье, но он не в состоянии был понять, почему хочет сделать то, что навредит тем, кого он любит. И он сомневался. И он продолжал сопротивляться, пока его желания не выросли настолько, что начали себя оправдывать. И два дня спустя после встречи с Саймоном в парке он, наконец, потерял свою силу воли.

– Шарлотта, я пойду погуляю с собакой, – крикнул он из кухни.

Нет ответа.

– Шарлотта? – Адам подошел к подножию лестницы, перекинулся через деревянные перила и посмотрел вверх, в сторону спальни Шарлотты.

– Я веду собаку на прогулку.

На этот раз Шарлотта что-то ответила. Не словами, но этого хватило, чтобы Адам понял, что она услышала. Потом он пошел в гостиную сообщить бабушке Маргарет.

– Маргарет, я веду Принца на прогулку.

Она покрутила слуховой аппарат:

– Извини, милый?

Адам поднял поводок одной рукой и указал на меня другой. Бабушка Маргарет улыбнулась и кивнула.

Он снова заговорил, громче, и постарался, чтобы бабушка Маргарет увидела его губы.

– Кейт может вернуться из супермаркета в девять. Передайте, что я оставил ей и Хэлу ужин в духовке. Ладно?

Бабушка Маргарет улыбнулась и кивнула.

Было что-то в воздухе тем вечером.

Или, скорее, в воздухе тем вечером было все . Мы прошли мимо лабрадора по пути в парк, и он, похоже, тоже это заметил.

– Долг превыше всего.

– Долг превыше всего.

Обмен приветствиями был отчаянный, ведь мы чуяли, что наш дар защиты ослабили или даже заморозили мощные силы, которые принес с собой ветер. Эти силы, возможно, были спущены убийством Джойс и могли затронуть любого, кто входил в парк. Пока Адам тянул меня направлении парка, я не мог не думать, что все уже кончено. Что я совершенно не контролирую то, что вот-вот случится.

Но даже тогда, когда Адам отстегнул мой поводок, я остался у его ног. Я должен был за всем наблюдать.

И все же теперь первое, что я вспоминаю, – не Адама. И не Эмили. А сам парк. Запах жженой травы, разбитых клумб, пластиковых пакетов, летящих по воздуху. И хотя было почти так же поздно, как обычно, не становилось ни холоднее, ни темнее. Это было то опасное время года, когда ночь почти полностью исчезает, превращая все привычное в хаос.

Конечно, жирный Фальстаф был в своей стихии, пыхтя по парку с маниакальной скоростью. Бегал, поворачивался, менял направление как только мог. Впервые его было легко избежать. Он двигался слишком быстро, чтобы хоть что-то заметить – им управляли те же беспутные летние силы, которые раздували пластиковые пакеты в воздухе.

Те же силы удерживали Эмили от сидения на скамейке, они подталкивали ее на тропинку. Когда Адам присоединился к ней, они не заговорили. Они просто продолжили шагать, потерянные в одной мысли.

Я взглянул на Адама, вдохнул его запах и понял, что он думает. Он думал опасные мысли. Он думал о том, каково это – начать заново, оторваться от стаи и бегать на свободе. Он думал, каково будет заниматься сексом с Эмили. Но больше всего он думал о неизвестности. Потому что прежде именно неизвестность мешала ему предать семью, а теперь он хотел не знать. Он хотел избежать предсказуемой монотонности своего существования, хотя бы на мгновение. Когда он думал о Кейт и ее вечных попытках всем командовать, содержать все в порядке и чистоте, он хотел, чтобы все было иначе. Он желал хаоса. Он хотел разрушать. Но он не знал, хватит ли у него отваги.

И тогда, заметив мой нос, тыкающийся ему в колено, Адам пережил момент ясности. Казалось, он думал: буду ли я и впрямь счастлив? Окажется ли новое начало лучше? Уйти легко, но счастье? Его будет гораздо трудней достичь.

Но, как я сказал, сопротивлялся он слабо.

Когда они были у дубов, вне обзора, Эмили остановилась и улыбнулась.

– Поцелуй меня, – сказала она.

Адам притворился, что не понимает.

– Я хочу, чтобы ты поцеловал меня.

На этот раз у него не было выбора. Она наклонилась вперед и поцеловала его, прижимая к стволу дерева. Я залаял, прыгнул, делал все, чтобы остановить их, но ничего не помогало. Они были в своем мире.

Затем, когда у Адама появилась возможность выбора, он начал делать неверные шаги. Он схватил ее грудь, он толкнул ее руку к себе в пах. Он продолжал целовать ее, уходя от губ и двигаясь к шее.

– Трахни меня, – сказала она.

И снова Адам сделал вид, что не понимает.

– Трахни меня.

Они боролись с одеждой, боролись друг с другом. Они перемещались, теперь Эмили была прижата к дереву. Адам спустил брюки, и те упали, остановившись у колен. Эмили задрала юбку. Он вошел в нее, а его пальцы сжимали ее безволосую кожу.

Но все закончилось, не успев начаться.

– Извини, – сказал Адам после нескольких коротких толчков. Теперь Эмили притворилась, что не понимает. – Извини. – После чего он вышел, убрал пенис, вытер руку о дерево и натянул штаны.

Было еще светло.

День, казалось, никогда не кончится.

Больше ничего не было сказано.

Нечего было говорить.

Мы покинули Эмили, покинули парк с еще одной тайной, которую придется скрывать. Мы шли домой и, пока мы шли, я знал, что случится что-то плохое. Что-то, что окажется еще хуже.

Дом выглядел иначе снаружи. В каком смысле иначе, я не могу объяснить. Просто иначе. Свет в ванной горел, но дело было не в этом. Мудрость, возможно. Да, вот что. Дом выглядел так, будто он узнал что-то с тех пор, как мы его оставили, и эта новая мудрость будто бы кричала о себе на улице.

Адам открыл калитку, устало толкнул ее вперед. Его взгляд был пуст, а запах секса – все еще на ладони.

Пока он поворачивал ключ, я нюхал под дверью. Инстинктивно я начал лаять. Дверь открылась, я побежал наверх, в комнату Шарлотты. Никого не было.

Окно было открыто, занавеска колыхалась на ветру. Я вынюхивал Шарлотту, и нос привел меня в ванную.

Я толкнул головой дверь, но она была закрыта. Я пытался дать ей понять, что я тут, скребя лапами по двери. Ни звука.

Адам был еще внизу, не сознавал моего беспокойства. Я начал лаять. Долгим лаем, лаем «что-то-не-так». И чтобы он меня точно услышал, я протиснулся головой в деревянную балюстраду лестницы, выходящую в коридор.

– В чем дело, малыш? – спросил он, высовываясь из зала.

Я продолжал. Гав, гав, гав.

На полпути наверх он почувствовал, что что-то не так, и ускорил шаг.

– Шарлотта!

Нет ответа.

– Шарлотта!

Он дернул дверь ванной.

– Шарлотта!