Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 2

Помады в тумбочке не обнаружилось. Помада наверняка лежит в кармане городской куртки, а куртка — в пакете.

Пакет под кроватью. «Блин», как говорил Царь. Я подозрительно смотрю на пол. Мне надо как-то залезть под кровать, все равно режим дня Царем нарушен. Не ждать же его? Совершив пяток экстравагантных движений, я попала под кровать и стала там шуршать в поисках помады.

Странное дело, я точно помнила, что, когда я когда-то давно входила первый раз в отделение, перед тем как стучать в ординаторскую, я накрасила губы и положила помаду в карман. И где она?

— А… ты что там делаешь? — спрашивает меня кто-то.

— Я одну вещь ищу, — поняв, что нахожусь в самом пляжном положении, выговариваю неловко я. Мне видна тонкая полоска серых брюк и носок красного кеда.

— И как?

— Нету, блин.

— Давай обратно, блин.

— Обратно? Это как?

— Как? А думать перед тем как лезть?

— Думать?.. тут врачи думают… цари… я не могу. Я два раза пыталась — не получилось.

— Помочь? — голос смеется.

— Да. Нет. Сама. Да. Не знаю. Помочь думать?

— Ой. Понял. Третий раз тоже не получилось. Вынуть?

— А можно?

— Ты хоть что искала?

— Помаду. Там одной надо дать.

— Ну ладно, помада — это конечно. Женщины… Ты там ни за что не держишься?

— А надо?

— Нет, выдыхай.

Я выдыхаю и на всякий случай закрываю глаза. Надо начать думать. Надо вспоминать, как это было до острова, должно быть, приятное занятие. У меня, скорее всего, получится. Я до острова работала кем-то ответственным. Не просто же так?

— Все, открывай глаза. Положено.

Я открываю глаза — потолок. Слышу, как дверь смеется и закрывается. Пустота. Лежу на кровати, и даже не с краю. Кто это был? Положено… так положено. Не хромать и думать. Это совмещается? Это положено? Вероятно. Раз сказали. Надо будет попробовать. Второе: остров мне должен. Бабу Зину…

Я вылетаю из палаты навстречу новостям о бабе Зине, к тому же, мне хочется посмотреть на влюбленную в Зеленое Облако женщину, пусть и без помады. Дверь обрадованно распахивается, и за ней неожиданно оказывается не убитый нами Л. А.

— Доброе утро! — кричим мы с дверью.

— Здравствуйте, — отвечает Л. А., строго-удивленно приподнимая брови и отводя правую руку от двери.

Я растерянно молчу, у меня было много вопросов по второму делу, а теперь я дергаю молнию на кофте, не соображая, с чего начать.

— Вы что как током ошпаренная?

— А меня выселят из палаты? — спрашиваю я, одновременно соображая, можно ли ошпариться током.

— Кто вам сказал?

— Никто.

— Ну так идите отдыхайте, потом на перевязку позовем.

Думать не получилось. Я «ошпаренно» ухожу отдыхать. От чего? Я бы с удовольствием хоть полы помыла, но я об этом не успела спросить. Раскрываю книгу и слышу новый скандал у поста. Один ноль в пользу Царя. Еще бы! Крикливая чудо-баба не будет двигать мою кровать. Я успокаиваюсь. Нехороших примет не будет. А ей пора домой. В палату заходит спокойный Л. А. Я не могу ему сказать «спасибо» вслух, это неэтично, я ведь, хоть и не специально, но подслушивала, и я знаю, что он сделал, потому киваю острову — ты так не можешь: все, на что ты способен, — это обмануть синицу. — Вы подходите на перевязку, минуты через две, сейчас мы одного перевяжем, а потом вас. Хорошо?

— Хорошо.

Интересно, я что, могу возразить? Хотелось бы посмотреть на того, кто ему возражает. А вообще это можно? Я-то соглашаюсь с той точки зрения, что Царь точно знает, как хорошо. Стоит ли делать наоборот?

В перевязочной никого нет, я гуляю по коридору.

— Сейчас, — говорит Л. А., появляясь ниоткуда, — посидите.

— А уже можно? — удивляюсь я. В моем блокноте записано: «сидеть — нельзя».

— Нет, — задумчиво отвечает Л. А., — ну, походите.

Я сажусь на стол для перевязки и наблюдаю, как Художник надевает перчатки.

— Нужно снять брюки, — сквозь маску напоминает он.

— Какие брюки? — по-островному туплю я.

— Ваши, конечно. Перед перевязкой больные обычно снимают брюки, — объясняет моему тупоумию он.

— А-а-а-а! Спасибо.

Мы приехали с мамой куда-то, видимо, на консультацию перед операцией по удалению грыжи. Комната, в которой мы находимся, очень большая. Там стоит длинный стол или столы, составленные вместе, и за этим длинным сооружением сидят врачи — в основном мужчины. Возле двери — скамеечка, на которой меня раздевают целиком. А потом ставят на табуретку перед столами. Расстояние между табуреткой и людьми за столом большое, поэтому мне плохо видны их лица. Или я плачу? Из-за стола выходят по очереди врачи и трогают меня. Мне стыдно и одиноко. Еще мне обидно, я отворачиваюсь от всех и смотрю в окно без занавесок. Окна наполовину закрашены белой краской. Очень противно. Мама сидит на скамейке возле двери. Я очень стесняюсь того, что я раздета и вот так выставлена напоказ. Маме задают вопросы, и она что-то отвечает. Потом дверь открывается, и всовывается кто-то. Врач, который сидел в центре, подходит, они тихо разговаривают, и вот он спрашивает у мамы:

— Там пришли студенты, можно ли им посмотреть?

Я мотаю головой, я не хочу, чтобы меня смотрели еще.

А мама говорит:

— Да.

У меня шок. Я совершенно такого не ожидала, мне так стыдно быть голой, так плохо, что все меня трогают, что я уже не плачу — я злюсь и, кажется, в этот момент ненавижу маму за то, что она это разрешила.

— Пожалуйста.

Я кладу брюки под голову и интересуюсь, когда меня выпишут.

— Когда надо, тогда и выпишем, — весело, по-царски отвечает Л. А., получив выговор от танцующей медсестры за то, что без спроса взял какую-то склянку.

— Что вы делаете, Л. А.? — возмущается Танцующая.

— Ай-ай! Ну конечно! Куда я полез без хозяйки?

— Вот так всегда, а потом переставляй обратно ваш беспорядок.

— Да! Что я наделал? — размачивая в склянке что-то белое, сокрушается он. Хотя видно, что ему не жалко того, что он напереставлял. Художник развлекается, хоть здесь и не увеселительное заведение.

— А мне книги заказывать? — хитрю я с другой стороны.

— А зачем? У вас же там целая библиотека.

— Я все уже прочитала.

— Да? Тогда заказывайте, пусть привозят, времени у вас еще много, а с ногой все отлично.

Художнику, судя по интонации, нравится его нога — хороший знак, можно попробовать еще раз, пока он любуется своим произведением.

— А когда планируется выписка?

— После снятия швов… или вы их сами снимете?

— Не-е-е-ет!!! — прекрасно кричу я (надеюсь, очередь слышала).

Я могу снять швы, но не хочу, я ненавижу нитки. Не люблю и не учусь вязать, потому что нитка тянется из клубка прямо к пальцам и ковыряется в них, неприятно щекоча и перекручиваясь, так что если добрый Л. А. разберется с нитками сам, я претендовать не стану.