Коллектив авторов - Ковчег Лит. Том 1

По дороге к моему дому Муся чистила стручок акации для свистульки.

— Куда они? — спросила я.

— До стоянки, к автобусу. Потом вернутся, будут поминки. Будут есть. Рис с изюмом, блины.

— Будут есть, — прошептала я.

— У папы была вата в носу — добавила она зачем-то.

Впереди между качающихся голов твердела красная точка. Барабанщик отбивал пуховой палкой. Рядом поспевал инвалид на каталке, тукая чугунными гирями. Мимо пробежал мальчик — в суматохе забыли подушечку с орденами.

Муся вдруг обняла меня, носом к шее. Она едва доставала и встала на цыпочки. Мне стало неловко.

Тем же вечером мы вдвоем жгли костер в овраге за домами. Кидали в огонь истоптанные еловые ветки. Шипело.

— Ты любишь жареные перья? — спросила Муся.

В огне перья превращались в черные съедобные шарики, мы делились ими.

— А еще я жареных муравьев люблю. Они кисленькие.

Муравьи на прутиках переламывались в спине пополам, спекались в капли.

На срезе оврага костер высвечивал песок, над песком висела прошитая корнями земля. Древние шмели чернели на древних цветах.

Мы отерлись пижмой, чтобы не пахнуть костром.

Дома бабушка сказала:

— Нельзя разводить огонь. В мае двое мальчиков сожгли сарай и сами чуть не сгорели.

«Не буду, бабочка», — подумала я.

Ночь была ватной. Вдох. Выдох. Вдох. Выдох.

Проснулась поздно. Солнце било в глаза.

Березу под окном за ночь разломило ветром. Я сказала себе: пока будет жива поломанная береза за окном, бабушка не умрет.

Я схватила бинт. Бинтовала кругами: еще год, еще два, еще три. Меня увидел Джонни. На самом деле его звали Саша. У него была манерная речь, за это полагалась кличка. На букве «ж» он вытягивал губы.

Он подошел и начал молча развязывать бинт.

Я дернула его за воротник, рывком набок. Он был старше, у него были длинные руки. Он, как девчонка, пытался ухватить меня за волосы. Чья-то младшая сестра, беззубая, верткая, разматывала бинт. Я отшвырнула Джонни и погналась за ней. Она бежала, как гимнастка с грязной белой лентой, а потом подскочила к Алле.

— Что это? — Алла подержала бинт овальными пальцами и передала Кукле. Кукла положила внутрь камень и стала крушить репейники. Я стояла, застыв.

— Бинтовала березу, — проговорила Алла. — Дурашка! Молчит как истукан.

Обычное дело.

Алла сделала каменное лицо. Раздался смех.

Я отчеканила:

— Алка-палка-колбаса! На веревочке оса! А веревка лопнула, Алку прихлопнула!

Она равнодушно проговорила:

— Сама ты оса на веревочке. Привязалась! Лети отсюда, пока саму не прихлопнули.

Я пошла прочь, как деревянный солдат. Джонни волочил по земле тонкий ствол.

Я вернулась домой. Весь день нюхала бабушку, пропускала пальцы между ее пальцев. Я не спасла березу, бабочка. Я не спасла тебя. Я никуда, ни на секунду больше не отлучусь.

Мы переделали домашние дела. Помыли пол, развесили белье. Я вытерла пыль с полированного шифонера и даже внутри. В нем были ткани, сложенные платья. Одно, парадное, ненадеванное, висело на вешалке.

На столике во дворе дотемна перебирали смородину.

Утром в квартире была тишина, на кухне пусто. Тикали часы, бегал железный маятник. Я заметалась между окнами. Слава, слава Богу! Вон, между деревьями — ее косынка, ее платье, наша хлебная корзинка. Я заплакала.

— Лиля-то в больнице, — сказала бабушка, выкладывая хлеб. — Дизентерия? — спросила я.

— Почему дизентерия? Нет, Лиля давно болеет. Так бывает… Тебе — привет! Она тебя зовет, я бабушку ее встретила. С десяти в больнице приемный час. Я не пошла.

Вечером видела в окно, как моя бабушка, возвращаясь с мусорным ведром, долго разговаривала с Мусиной бабушкой, а у той голова качалась, как у игрушки из папиной машины. — Нехорошо, милая. Сходи, — сказала мне бабушка. — Завтра, — ответила я хриплым голосом предателя.

Назавтра приехали родители. Мама, тогда еще русая, румяная. Папа носил усы. Они ворвались в квартиру и все время смеялись, возились, под столом папа щипал маму за ногу. Они привезли журналы, настольные игры. Мама подарила мне купальник и клипсы-кольца. Вечером мы уехали на море. Когда я вернулась осенью — в последний раз — пустой бабушкин шифонер стоял распахнутым.

Мини-юбка с разрезом под самый зад. Как говорит Полинка, «под жэ пэ». Мечта! И вот я иду — спина прямая, шаг дерзкий! Может быть, мне разрешат носить распущенные волосы! Обернусь, откину прядь рукой — с плеча на спину. А тетя Наташа скажет: «Ой, ой, шла Любка, да потеряла юбку!» — главное, чтобы не при маме.

На рынке как всегда. Покупатели, продавцы, клеенчатые баулы, тележки с едой. Дева-а-ачки! Чай! Кофе! Була-а-ачки, сосиска в тесте! Когда пробираешься вдоль рядов, сумку (учила мама) держи перед собой. Во внутреннем кармашке, на молнии, лежат двести рублей. Четыре новеньких, несогнутых пятидесятирублевых бумажки. На юбку.

Ни на что не отвлекаться, сказала я себе. Заколки, колечки, крестики… Сейчас все носят крестики, мне бы тоже крестик… Нет! Потратишь на крестик — не хватит на юбку.

— Иди, моя хорошая. Иди, моя девочка, — ласковая белотелая продавщица откинула обвешанный одеждой прилавок и выплыла из квадратной секции. Как тебя зовут?

— Люба.

— Прямо на тебя, Любушка, милая. Стройненькая, козочка моя!

Она приложила ко мне юбку и слегка растянула ее. Юбка — что надо! Черная. Короткая. С разрезом.

— Примерить вот только… Ширмочка у нас была драная, выбросили… Сходи в универмаг.

Я открыла молнию, отдала залог, отправилась в универмаг. Гранитные ступени, пустой прохладный отдел: «Женская одежда».

— Вам что? — продавец в синем костюме и пилотке.

— Мне в примерочную, — прижав к груди юбку, проговорила я. — Мне ненадолго…

— Нельзя. Чужое мерять не даем.

— Та ну их, — махнула белой рукой хозяйка моей юбки. — Всегда такими были. Торгашня.

— Галк! А ты-то кто? — за соседним лотком с мини-духами виднелась макушка с бархатным обручем в волосах… Весь в сияющих камушках… Ах, мне бы такой!.. — А я, девочки, доктор! — ответила Галка.

— Ох, вылечи нас, Галка! — макушка задрожала от смеха. — Работа у нас нервная, сидячая… И жрать нечего, и геморрой насидишь!

— Сходи домой, моя девочка, дома померяй. Не подойдет — вернешь. Я тебя запомнила. Секция номер девяносто два.

«Ого!» — подумала я, дома перед зеркалом примеряя юбку. Я присела в прихожей на польский пуфик — коленочки вместе и слегка наискосок, ножки под наклоном.

Встала и прошлась на цыпочках по паркету.

При ходьбе юбка поползла вверх, под мышки.

В замке повернулся ключ: мама пришла с работы.

— С‐с-спади! — сказала мама. — Это и есть та юбка, на которую я давала деньги? И за что тут платить? Тут и ткани-то нет!