Лиза Ко - Беспокойные

Он дошел до последней строфы, когда взглянул на почти пустое помещение, чувствуя ворвавшийся страх. «Сделай публике одолжение, — подумал он. — Закругляйся пораньше». Он запнулся, забыл следующую строчку. Песня зависла в свободном падении. Хотелось сбежать, в безопасность и в унижение, но он знал, что это хорошие песни, что они достойны быть услышанными, и больше всего ненавидел, что его не слушают. Он вспомнил строчку, и песня выправилась, восстановила равновесие.

Когда он отыграл сет, никто его не поздравлял. Заканчивалась очередная зима, почти через год после первого концерта Psychic Hearts в лофте, и Роланд с Нейтом записывали первый альбом. К концу февраля, через несколько дней после того, как Энджел приняла его шестой денежный перевод, она ему написала — одну строчку, от которой он рассмеялся вслух:

Белая овца возвращается в родное гнездо.

В эти дни он редко бывал дома, работал в «Трес Локос» и давал частные уроки игры на гитаре школьникам из Верхнего Вест-Сайда. Несколько раз в неделю он пересекался с Роландом, а днем в среду и пятницу преподавал в музыкальном классе в общественном центре в Чайна-тауне, где семьи большинства студентов приехали из провинции Фуцзянь, а многих детей слали жить к бабушкам и дедушкам, пока не подрастут до школы. Дети из Верхнего Вест-Сайда бесились, что Дэниэл учит их держать гитару, а родители хотят вырастить из них нового Джека Уайта (но только в свободное время — оценки прежде всего), так что он с нетерпением ждал уроков в Чайна-тауне, где дети называли его йи го и радовались, когда получалось поймать ритм песни. Они еще не научились бояться того, что покажутся некрутыми.

От метро до бара было меньше десяти кварталов, но казалось, что больше — с гитарой и оборудованием под мокрым снегом, со скользящими по тротуару ботинками. За станцией метро находилась пиццерия, и он проголодался, но лучше подождет, пока не вернется на Манхэттен. В холодильнике была еда, а он уже становился хорошим поваром, обменивался рецептами со своим соседом по квартире, совершенствовал суп, который стал достойной вариацией супа из ресторана в Фучжоу, куда его водил Леон.

Через месяц после дня рождения, пока он ужинал в одиночестве, а мать с Ёном были на работе, Дэниэл увидел в статье, которую читал в сети, картинку — Нижний Бродвей в весенний день, доставочные грузовики и такси, тележки с халялем и пожарные лестницы. Той ночью, в первый раз после приезда в Китай, он слушал песни, которые написал за лето. Музыка звучала в наушниках серебряными волнами; знакомое чувство, когда он ощутил себя собой. Хотелось подретушировать партию, так что он набросал пару аккордов, жалея, что нет с собой гитары.

Когда он решил уехать, то объяснил матери, что это не из-за Питера и Кэй, что он не выбирает их вместо нее. Она плакала. Заявление на визу уже подали. «Но мы еще увидимся», — сказал он. В аэропорт приехал Леон, и, когда Дэниэл обернулся от стойки, он увидел их вдвоем в отдалении: мать в костюме и на каблуках, Леона в кроссовках и ветровке, болтавших и смеявшихся, как старые друзья. Он сомневался, что принял правильное решение, не знал, надолго ли там останется. Может, он вернется в Фучжоу после Нового года. Так или иначе, уже просто принять какое-то решение было невероятно. Раньше он никогда не позволял себе верить собственному выбору.

Три пересадки и больше суток пути спустя он прибыл в аэропорт Сиракуз на утро Рождества. Вокруг тяжелыми медными проводами звенел английский язык и не было никого похожего на китайца. Снаружи, где он ждал Питера и Кэй, стоял мороз, а куртки он не взял.

Они подъехали и вышли из машины. «Ты наверняка устал», — сказала Кэй, крепко его обнимая. «Столько перелетов!» — Питер тоже его обнял, постучав по спине.

По дороге в Риджборо, сражаясь с джетлагом, он развлекал их забавными наблюдениями о разнице между Фучжоу и Нью-Йорком, рассказывал о дорожном движении и смоге, о меню в «Пицце Хат», о своих студентах в «Быстром английском сейчас». О том, что так далеко на юге снега нет. Ему было неприятно выставлять Эдди, Тэмми и начальника Ченга в смешном свете, но это казалось проще, чем переводить внимание на маму или на себя.

Дома он не пошел в церковь и лег спать, а когда проснулся, достал из шкафа гитару. После нескольких месяцев простоя струны оказались по-прежнему настроенными. Сменяя аккорды, разрабатывая пальцы и запястья, он вызывал красочные колебания, которые уже успел забыть: коричневые и бирюзовые, диапазоны лилового и розового, самые писклявые зеленые. Блин, как же здорово. Хотя он мог поклясться, что на грифе раньше были трещинки, которые он хотел заделать, но руки не доходили. Или он с ними разобрался до отъезда и уже забыл?

По косяку постучал Питер.

— Наконец-то воссоединились, — сказал он.

Дэниэл поднял взгляд.

— Да уж, давно не брал ее в руки. Впрочем, еще играет.

— Ничего не заметил? — Питер показал на гриф. — Я носил ее на музыкальный факультет в Карлоу, и один из профессоров порекомендовал своего знакомого, специалиста по ремонту гитар. Я решил, ей не помешают тепло и забота.

На ужин Дэниэл помог Кэй нарезать овощи и почистить картошку. «Сто лет не ел картошку», — сказал он, пока она вываливала на корж тыквенную смесь из консервной банки. На ней был лавандовый свитер, которого он раньше не видел; у Питера — такой же зеленый. «Зато мы ели рис. Много-много риса». Слышать самого себя на английском было как-то странно.

Как легко было бы просто сказать: я так много узнал, пока там жил, — давай расскажу о ней. Я был ей нужен. Но каждый раз, начиная говорить, он осекался.

Кэй передала ему корж, чтобы Дэниэл поставил в духовку. Он задвинул и закрыл дверцу. Когда он распрямился, она смотрела на него, и он испугался, что она снова заговорит о возвращении в Карлоу или на собрания АИ.

— Трудно было? — спросила она. — Жить в Китае?

Он снял прихватку.

— Китайский вернулся не сразу, но, когда вернулся, стало уже намного проще.

— Но все-таки чужая страна.

Он не знал почему, но ему не хотелось говорить Кэй, что всегда чувствовал там себя посторонним, хоть и знал язык.

— Но Фучжоу большой город, очень современный.

— Мы с твоим отцом читали статью о том, что женщины в Китае всё еще граждане второго сорта. Пожалуй, это ожидаемо при культурном предубеждении против женщин. — Кэй покачала головой. — А Полли, твоя родная мать? Должно быть, она очень храбрая, если выбрала такую карьеру.

— Всё не совсем так, — сказал он. Хотя она и была храбрая — просто Кэй не знала, в чем именно. И да, женщинам в Китае могло быть трудно — труднее, чем здесь. Но ему не нравилось так говорить о маме, пока ее нет.

— Очень жаль, если представить, как процветали бы эти женщины, если бы имели доступ к возможностям и образованию. Они могли бы жить намного лучше, делать намного больше.