Джеймс Фрей - Миллион мелких осколков

Мать прекращает плакать, чуть-чуть, совсем чуть-чуть отстраняется от Отца. Она смотрит на меня.

Прости нас, Джеймс. Мы ведь не знали. Мы правда не знали.

Я протягиваю ладонь, кладу на руку Матери.

Тебе не за что просить прощения, Мама. Вы сделали все, что могли.

Она отходит от Отца, делает два шага навстречу мне, кладет руки мне на плечи, обнимает меня. Она обнимает меня сильно, крепко, я отвечаю на ее объятие, я понимаю, что так она хочет выразить раскаяние и сочувствие. В каком-то смысле этим объятием она просит у меня прощения, хотя ни в чем не виновата.

Она отходит от меня, снова садится рядом с Отцом. Джоанна ждет момента, когда кто-либо из нас возобновит разговор. Не дождавшись, она говорит сама.

А ты что-нибудь помнишь об этом, Джеймс?

Я помню какие-то операции, но только потому, что они продолжались до двенадцати лет. Самых первых лет, конечно, не помню.

Что сейчас у тебя со слухом?

Я потерял тридцать процентов слуха на левом ухе и двадцать процентов на правом.

Почему ты не рассказал мне об этом раньше?

Я не думал, что это имеет значение.

Это помогает понять или даже целиком объясняет, почему самые первые твои воспоминания связаны с обидой, гневом и болью.

Почему?

Ребенок после рождения нуждается в пище, защите и чувстве безопасности или комфорта. Если он кричит, у его крика обычно есть причина, что касается тебя, то ты кричал, потому что страдал от боли и звал на помощь. Если крик ребенка оставляют без внимания, специально или нет, то у него возникает весьма глубокое чувство гнева, которое может перерасти в длительную обиду. Гнев и обида объясняют, откуда у тебя берется чувство, которое ты называешь Яростью. Становится также понятно, почему это чувство усиливается в присутствии родителей, а также когда они пытаются контролировать тебя.

Я сижу, размышляю. Пытаюсь решить, согласен ли я принять генетику и ушную инфекцию как объяснение всего этого кошмара моей жизни, который длится двадцать три года. Конечно, это самое простое. Водрузить себя на пьедестал как страдальца, а все свои безобразия списать на дедушкины гены и глупость врача. И в итоге двадцать три года кошмара. Двадцать три года в аду. Я мог бы согласиться с этой нехитрой схемой, которую предложили мне. Просто согласиться, и все.

Я поднимаю голову. Родители смотрят на меня, Джоанна смотрит на меня. Они ждут моего ответа. Я делаю вдох и говорю.

Интересная теория. Может, в ней есть свой резон. Я могу согласиться с тем, что она в какой-то мере объясняет, откуда взялись мои чувства. Но я не могу согласиться с тем, что она объясняет мои поступки, потому что считаю это простой отговоркой. Что толку искать причину своей слабости не в себе, а в чем-то другом. Я сам совершил то, что совершил. Никто меня не заставлял. Я сам принимал все решения. И единственный путь исправиться – принять решение либо быть наркоманом, либо не быть. Для меня другого пути нет. Я знаю, все вы будете убеждать меня в обратном, но не тратьте силы напрасно.

Джоанна улыбается, Мать с Отцом смотрят на меня. Я смотрю на Джоанну, говорю.

Почему вы улыбаетесь?

Она улыбается.

Потому что ты самый упрямый тип, которого я когда-либо встречала.

Я просто не хочу делать из себя жертву.

Что ты имеешь в виду?

И здесь в клинике, и где угодно люди хотят решить свои проблемы, те самые, которые обычно своими руками создали, переложив их на кого-то другого. Я знаю, что Мать с Отцом сделали для меня все, что могли, дали мне все, что могли, и любили меня изо всех сил, и если уж искать среди нас жертву, то это они, причем по моей вине. Я мог бы сказать – у меня сбой в генетическом коде и моя наркомания – следствие, я, видите ли, болен, но я считаю, что это куча дерьма. Если я стал жертвой, то только по собственной вине, и думаю, что все люди с такой же болезнью, как вы это называете, тоже жертвы по собственной вине. Если вам угодно называть эту точку зрения упрямством, ради бога. Я называю ее философией ответственности. Я называю это – нести свои проблемы и свою слабость с честью и достоинством. Я называю это излечением.

Джоанна улыбается.

Хоть я не могу до конца принять твою философию, ты меня начинаешь убеждать.

Я улыбаюсь.

Спасибо.

Говорит Отец.

Джеймс.

Я поворачиваюсь к нему с Матерью. Они улыбаются мне.

Я никогда не гордился тобой так, как сейчас.

Я улыбаюсь.

Спасибо, Папа.

Говорит Мать.

Я тоже, Джеймс.

Спасибо, Мама.

Джоанна смотрит на часы.

Я думаю, мы славно поработали сегодня, уже поздно.

Я встаю.

Позвольте уйти.

Родители встают. Мать говорит.

Давай напоследок еще раз обнимемся.

Я делаю шаг к ним, кладу руку каждому на плечо, они обнимают меня. Мы обнимаемся все втроем, крепко, непринужденно, с особым чувством, может, с любовью. Ярость вспыхивает в тот же миг, я чувствую напряжение, но сила нашего объятия уничтожает Ярость. Быстро, легко. Сила объятия уничтожает ее.

Мы отпускаем друг друга. Родители все еще улыбаются. Я говорю Джоанне – до свидания, она отвечает – до свидания. Открываю дверь, жду. Родители говорят Джоанне – до свидания и спасибо, она улыбается и отвечает – не за что. Они выходят, я за ними. Мы прощаемся за дверью, они идут в одну сторону, я в другую.

Возвращаюсь в отделение. Проделываю этот путь на автопилоте. Я устал, охота поскорее в постель. Не хочу ни с кем общаться. Не хочу думать ни про тюрьму, ни про генетику, ни про ушную инфекцию. Про тюрьму я ничего не знаю, а генетика и ушная инфекция не имеют значения. Скорее закрыть глаза и уснуть.

Подхожу к своей палате, открываю дверь, вхожу. Майлз в постели, уже спит. На тумбочке возле моей постели горит настольная лампа, я выключаю ее и ныряю под одеяло. Там тепло. Подушка мягкая.

Я устал.

Засыпаю.

Чьи-то руки трясут меня, трясут осторожно, не грубо. Слышу, как меня зовут по имени – Джеймс, Джеймс, Джеймс. Меня зовут по имени. Джеймс.

Открываю глаза. Темно, в темноте различаю смутные очертания того, кто трясет меня и зовет по имени. Моргаю раз, другой. Темно. Всматриваюсь в темноту.

Майлз стоит надо мной. Смотрит мне в глаза, мне видны его глаза. Он отпускает меня. Я сажусь на постели.

Там девушка под окном, хочет тебя видеть.

Что?

Девушка под окном. Просит тебя подойти.

Я наклоняюсь, вглядываюсь в окно за его спиной. Вижу фигуру за стеклом.

Черт.

Майлз улыбается.

С женщинами непросто. Если не обращать на них внимания, они становятся настойчивей. Я бы советовал поговорить с ней.

Черт.

Я откидываю одеяло. Майлз сторонится. Вылезаю из кровати, иду к окну, открываю его. Порыв холодного воздуха ударяет в лицо. Высовываю голову на улицу. Лилли стоит в тени. Она говорит.

Мне нужно поговорить с тобой.