Ведат Кокона - По волнам жизни

Тебя, конечно, удивит все, что я тебе сейчас расскажу, но ты поверишь мне, когда узнаешь, как обстоят дела.

Помнишь Гачо Таселлари, который пришел со мной в тот день, когда мы собрались в Бобоштицу? Он, кажется, полюбил меня с той прогулки, и, как только я вернулась в Корчу, не было дня, чтобы мы не виделись. Сначала я встретила его в доме Теля, куда пришла навестить госпожу Ольгу (от нее тебе большой, большой привет), и заметила, что он не сводит с меня глаз. Невольно и я посматривала на него. Не могу сказать, чем больше привлек меня этот парень: красотой или умом. Потом я стала встречаться с ним чаще, когда шла в школу или возвращалась домой. Мы виделись, когда он проходил вечерами по нашим улочкам, разговаривали, когда я выходила постоять у ворот, как это принято у девушек здесь, в Корче. Мне нравилось с ним разговаривать, и я выходила каждый вечер, и каждый вечер в определенное время, словно мы назначали свидание, он проходил по нашей улице и останавливался, чтобы поговорить со мной. Ты не можешь себе представить, как поразило меня стихотворение, которое он посвятил мне. Он робко дал его мне однажды вечером, и, когда я развернула и прочла его, на меня словно повеяло колдовским, завораживающим ароматом цветка.

Итак, моя Манушате, знай, что я полюбила и полюбила по-настоящему.

Помнишь ли ты разговор, который однажды состоялся между нами (с тех пор прошло уже немало времени)? Ты меня тогда спросила, как мне удается, не испытав еще любви, понимать, что это такое. Признаюсь, не имея от тебя никаких секретов, я все-таки скрывала от тебя, что люблю, и ответила тогда на твой вопрос, что знаю из книг, какова она, любовь, и как от нее страдают. Сейчас мне кажется, что я ошибалась. То, что я принимала за любовь, пожалуй, не было настоящим чувством. Это было восхищение ученицы учителем литературы, умеющим красиво говорить и привлекать сердца девушек. Это и есть, моя Манушате, тайна, которую я раскрываю тебе сегодня. С Гачо я встречаюсь и в доме Теля, но наши встречи в этом доме совсем другого рода. О них я тебе напишу в другой раз. Я счастлива. Позавчера мы долго пробыли вместе в доме Теля, а потом Гачо проводил меня до ворот. Прощаясь, он взял меня за руку, обнял и предложил обручиться. Я не дала ему согласия, хотя сердце мое и желало этого: боюсь, не молод ли он для меня (он почти моего возраста). Сказала, что надо бы подождать некоторое время, лучше узнать друг друга. Он пылко поцеловал мою руку и быстро удалился, завидев вдали прохожего.

Моя любимая Манушате, сегодня я очень волнуюсь из-за этого откровенного письма и всего, что ждет меня завтра. Вскоре напишу тебе, и весть о нашей помолвке сообщу тебе первой. Большой привет всем в доме, поцелуй за меня малышей в глазки, а тебя обнимаю с тоской и любовью.

В этот день у Ольги, в доме за церковью св. Георгия, проходило собрание нескольких товарищей из корчинской коммунистической группы, на котором Тель, недавно участвовавший в сходке, организованной в кондитерской Коци Бако на площади Митрополии, говорил о задуманной там крупной демонстрации — ее назначили на завтрашний день, 8 ноября.

В нынешнем собрании участвовали Тель, Гачо, Софика, Тони Бобоштари, Васк Любонья и Стефанач — все старые друзья Теля, с которыми он когда-то совершал прогулки по окрестностям Дреновы и принимал участие в «хлебной демонстрации».

Тель рассказывал товарищам о плане, разработанном в кондитерской Коци Бако, о том, как Коци, сгорая от радостного нетерпения, сообщил, что «Мека» принес добрые вести в связи с годовщиной Великой Октябрьской социалистической революции, а в заключение сказал: «Итак, товарищи, выступим завтра, пусть всколыхнется Корча еще раз, чтобы эти фашистские прихвостни поняли: коммунисты непобедимы!» — фашистскими прихвостнями и холуями Коци называл всех тех, кто считал, что немцы возьмут Москву.

В этот момент открылась дверь, и в комнату вошла Ольга, держа на подносе чашки с кофе. Она слышала все, знала, что завтра состоится большая демонстрация наподобие той, которая была проведена пять лет назад. Она боялась за сына, но ничем не выдавала своего волнения и не сказала Телю об этом даже полуслова.

На следующий день Тель встал рано, спустился к колонке, сделал, как обычно, зарядку и умылся по пояс холодной водой. Ольга принесла ему полотенце, которое он забыл прихватить с собой, и, взяв его из рук матери, он увидел печаль в ее глазах: на лицо матери вновь упала тень, подавляя робкую улыбку, пытавшуюся пробиться в уголки губ.

Ольга знала, что ее сын будет шагать в первых рядах назначенной на сегодня крупной демонстрации. Знала, что ее сын идет на схватку, которая может оказаться и кровавой. Тем не менее она держалась стойко, вела себя как обычно, чтобы нэ поколебать твердость его духа, чтобы сын, уходя, не видел мать в подавленном состоянии.

Ольга проводила Теля с улыбкой до ворот, однако, как только он ушел, стуча сапогами по булыжной мостовой, и ворота захлопнулись, она оперлась на засов, почувствовав, как навалилась на ее наболевшее сердце тяжесть. Ей показалось, что она сходит с ума, и глаза наполнились слезами, до сих пор ей удавалось их сдерживать, а теперь они безудержно потекли по щекам.

Ольга плакала, мучимая дурным предчувствием: ей казалось, что с ее любимым Телем что-то произойдет сегодня.

Была суббота, базарный день. Погода стояла прекрасная. Тель встретился с Коци Бако и другими товарищами, которые должны были возглавить демонстрацию. Колонна демонстрантов сформировалась быстро, и Коци Бако с друзьями возглавили ее.

Демонстранты прошли по городу и объединились с группой рабочих. Колонна все увеличивалась, на каждой улице в нее вливались все новые люди. У хлебного базара она выросла еще больше за счет толпы крестьян. Мастерские закрывались одна за другой, и ремесленники присоединялись к демонстрантам. Затем колонна со знаменем, которое держала высоко в руках одна девушка, прошла мимо рыбного базара и перед зданием полиции.

Устремив взгляд на знамя, Коци уверенно шагал во главе колонны рядом с Василем Таселлари, Таки Ндини, Телем, Гачо, организовавшими эту демонстрацию, за ними шли и пели многие другие коммунисты. Когда смолкла песня, улица огласилась криками: «Да здравствует свободная Албания!» Коци испытывал гадливость к напуганным карабинерам, которые, выстроившись в ряд на тротуаре, со страхом поглядывали на колонну, бурлившую, словно стремительная река.

Коци шагал и думал: вот эти фашисты — собратья тех фашистов, которые не так давно совершили столько зверств и преступлений в Испании, в той Испании, где умер Тэни Кономи {169} 169 Тэни Кономи — член руководства корчинской коммунистической группы; добровольцем поехал в Испанию для борьбы против фашизма в составе интернациональных бригад, но был убит фашистами еще до того, как вступил на испанскую землю. , так и не успевший вступить с ними в борьбу. Когда Коци узнал о смерти своего дорогого друга, он сказал: «Тэни, брат, ты умер, не отомстив им, зато мы отомстим за тебя!» Потом ему вспомнился разговор с женой — она затеяла его несколько дней назад, когда поняла, что ее муж готовится к участию в каком-то важном политическом деле. «Подумай, Коци, — сказала она, — ведь у тебя трое детей. Боюсь, как бы я с ними не оказалась выброшенной на улицу!» — «Человек должен быть сильным, жена. Борьба всегда сопряжена с опасностями. И меня могут убить. Но если не будешь бороться за будущее, умрешь раньше времени. Нет, это не по мне!» На миг перед глазами всплыло лицо четырехлетней дочери Филореты, потом сына Нико, который хотел присоединиться к демонстрантам, но его не пустили. Да, ради детей вышел он и вся эта колонна за ним, ради всех детей Албании, чтобы они были свободными и счастливыми.