Ведат Кокона - По волнам жизни

Его охватило глубокое отчаяние, когда он наконец осознал весь ужас происшедшего: один из самых его близких товарищей, Коци Бако, убит (в этот миг он почти наяву увидел фашистского агента, как он стреляет из револьвера в голову Коци, когда тот, тяжело раненный, пытается встать, чтобы вернуться в ряды сражающихся), он сам арестован и брошен в тюрьму, а его мать вновь осталась одна. Три эти несчастья были ужасными, но самое из них тяжелое, конечно, смерть товарища. И все-таки кто знает — возможно, Коци остался в живых? Маленькая надежда не покидала Теля, чтобы не лишить его полностью сил.

Телю было очень жаль и мать, она снова осталась одна, как тогда, когда ее сына арестовали и бросили в тюрьму сначала за участие в «хлебной демонстрации», а затем, два года спустя, для суда над коммунистами. Ему было жаль и самого себя за то, что опять угодил в тюрьму — не потому, что боялся застенков, не привыкать ему и к пыткам, отведанным уже дважды, а потому, что на сей раз арестован и брошен за решетку в пору, чреватую большими событиями. Там, в кондитерской Коци, составляя план крупной демонстрации, намеченной на следующий день, они говорили о деле, давно обсуждавшемся в Тиране представителями отдельных коммунистических групп: о создании Коммунистической партии Албании; этого события ждали тогда с часу на час, и, скорей всего, оно уже произошло.

Тель приуныл при мысли о том, как ему не повезло: оказаться в тюрьме именно сейчас, когда друзья и партия, должно быть, нуждаются в его помощи!

Он дотронулся рукой до лба, который раскалывался от боли, и его пальцы ощутили запекшуюся кровь на ране — должно быть, от удара прикладом. Он сжал зубы, от обиды и возмущения глаза наполнились слезами.

Смеркалось, дневной свет постепенно угасал в тесной, словно щель, камере, пока не исчез совсем. Наступила полнейшая темнота, и эта темнота продолжалась вечность.

Стало холодно. Тель то засыпал, то просыпался. Во сне ему чудилось, будто что-то давило на горло, и он просыпался от удушья. Было невозможно вытянуться во весь рост, а от ноябрьского холода весь он дрожал так, что лопатки стучали о цементный пол.

Он приподнялся и сел на корточки, обхватив колени руками и склонив на них голову. Ночь, казалось, никогда не закончится.

Чтобы как-то приободрить себя, он вспомнил строку из стихотворения, которое когда-то читал в одной книге: «Длиннейшей ночи долгая пора продлиться может только до утра» [139] Перевод Б. Пастернака. . Где ему попалась эта строка? В одной из трагедий Шекспира. В «Гамлете»? Нет. В «Макбете»? Да, пожалуй. И эта ночь тоже пройдет, как и все остальные. А потом? А завтра?

Рассвело опять, и опять потемнело, и снова наступила темная и холодная ночь. Тель то сидел на корточках, то ложился на бок, сжавшись в комок от холода. Ему страшно хотелось спать, но сон не приходил. Он чувствовал себя разбитым. Мучил голод.

Однажды в полночь его увели на допрос. После многих бессонных и мучительных ночей, когда наконец он смог уснуть, его через час-другой разбудили и вывели из этой вонючей дыры.

Из непроглядной темени камеры, поднявшись по нескольким неосвещенным каменным ступенькам, по которым гулко стучали подкованные сапоги конвоиров-карабинеров, со связанными сзади руками Тель вступил в море яркого света и, ослепленный, невольно закрыл глаза.

Когда он с трудом разлепил их, то увидел себя возле двери, в комнате, освещенной большой электрической лампочкой: Телю показалось, будто вдруг вспыхнула тысяча свечей. Кто-то, сидевший за столом в углу комнаты, приказал:

— Avanti! [140] Подойди! (итал.)

И тотчас сильный удар в поясницу заставил Теля пролететь несколько шагов вперед, и дверь за его спиной захлопнулась.

Он застыл со связанными руками, все еще ослепленный, в какой-то одури, не понимая, то ли он еще спит, то ли все это происходит наяву.

Возле того, кто сидел за большим столом, стоял высокий, широкоплечий, темноволосый мужчина с кожаным хлыстом в руке.

Хотя у Теля и кружилась голова от недосыпания, хоть и был он вконец одурманен бесконечными часами, проведенными в камере на холодном цементном полу, все же он сразу узнал это смуглое лицо подобно тому, как мы распознаем горький, как отрава, напиток, который однажды отведали и вкуса которого нам уже не забыть. И, узнав его, он крепко сжал зубы и кулаки на связанных руках, приготовившись к предстоящим испытаниям.

— Подойди! — приказал Хайдар Адэми и ударил хлыстом по лакированному голенищу.

Тель сделал несколько шагов и стал в двух метрах от стола, за которым сидел итальянский офицер. Он узнал и его, много раз видел, как тот прогуливался по бульвару, глазея на девушек с таким любопытством, словно никогда прежде в глаза не видел ни одну женщину. Это был Марио Валентини, полковник жандармерии.

— Come ti chaimi? [141] Как тебя зовут? (итал.)

Тель сделал вид, будто не понимает по-итальянски, и не ответил.

— Conosci l’italiano? [142] Знаешь итальянский язык? (итал.) — опять спросил полковник.

Тель снова не ответил.

— È ben testardo sapete? [143] Он очень упрямый, знаете? (итал.) — произнес Хайдар Адэми с легкой иронической улыбкой. В глазах его сверкнул дьявольский огонек, который появлялся всегда, когда Хайдар Адэми видел перед собой стакан с коньяком «Метакса» или женщину, за которой стоило поохотиться. — Lo conosco benissimo. Ho avuto da fare con lui. Lasciatemelo [144] Я хорошо знаю его. Мне приходилось иметь с ним дело. Оставьте его мне (итал.) . .

И он повернулся к Телю, бросил на него один из своих взглядов, пронзающих человека насквозь, ударил хлыстом по голенищу, облизал губы, как кот, готовый броситься на мышь, и сказал:

— Вот где мы встретились вновь, а? Правильно говорит старая пословица: «Гора с горой не сходятся…» Бог троицу любит!

Он поднял хлыст и опять хлопнул им по голенищу.

— Но на этот раз ты живым из моих рук не уйдешь, о великий аллах, нет! Разве что проявишь благоразумие и ответишь на вопросы, которые я тебе задам.

Хайдар Адэми помолчал немного, прикурил сигарету, предложенную ему полковником, раз-другой затянулся и спросил:

— Кто организатор демонстрации?

Тель, не колеблясь, ответил на первый вопрос:

— Коци Бако.

— Кто еще?

— Я.

— Еще?

— Других нет.

Хайдар Адэми пробуравил его сверкающими глазами, задвигал нижней челюстью, сжал рукоятку хлыста и подошел к Телю.

— Ты меня хорошо знаешь и напрасно упрямишься. Я ведь ясно сказал — на этот раз живым тебя из своих рук не выпущу, если не ответишь как следует на мои вопросы. От твоих ответов зависит твоя жизнь. Многого мы от тебя не требуем. Говори, будешь отвечать?

— Скажу то, что знаю.

— Хорошо. Кто организовал демонстрацию?