Ведат Кокона - По волнам жизни

И рядом, если взглянуть в сторону Дурреса, на пустынном пляже без зелени и тени наводил грусть и тоску вид одиноких жалких времянок. Во французских романах он читал о знаменитых пляжах Ниццы, Канн, Жуан-ле-Пэн во Франции, Римини, Лидо-ди-Венеция и Сан-Ремо в Италии, о роскошных виллах и великолепных гостиницах, где проводили лето сотни тысяч туристов и отдыхающих. Разве эти шикарные курорты могут похвастаться такими песчаными пляжами, как в Дурресе? Конечно, нет. Да и могло ли вообще быть в чужих краях солнце ярче, небо и море светлее или мягче и шелковистей песок? Существовал ли где-нибудь в природе еще такой же чистый цвет, как лазурь Адриатики? Конечно же, нет. Везде в тех, чужих, краях пляжи благоустроены искусственно, ценой кропотливого труда, а здешний пляж остался таким, каким его сотворила природа, во всей своей дикой первозданности, без всяких прикрас. Труд, да, только труд мог бы превратить его однажды в такой же современный курорт, и тогда, возможно, в один прекрасный день сюда тоже попадут туристы из стран Центральной Европы, стосковавшиеся по морю и солнцу. С такими мыслями спускался Исмаил со скалы Шкэмби-и-Кавайэс и снова окунался в море, чтобы потом, выйдя на берег, понежиться на горячем песке и позагорать.

На закате, когда раскаленное солнце обагряло небо и золотило белоснежные массы облаков, клубившихся словно кудель над холмами и пригорками Дурреса, Исмаил прогуливался по берегу. Он шел и наблюдал за бегом мелких волн, которые, то рокоча, то шушукаясь между собой, расстилались складками на мягком берегу, оставляя на песке тонкую кайму, шел и смотрел на непрерывную игру волн, набегавших на берег и вновь отступавших назад в своем бесконечном хороводе.

Однажды поздно вечером, уже возвращаясь домой, юноша остановился, пораженный картиной редкой красоты: полная луна выплывала из-за холмов, словно большой бронзовый диск, ослабляя сверкание звезд и рассеивая по воде металлический блеск. В этот сказочный миг волшебная луна навеяла воспоминания о Пандоре. Что делает она сейчас и где она? Ах, если бы она была сейчас рядом с ним, держала его под руку и, гуляя по берегу, любовалась полной луной над тихим ночным морем! И тут же он удивился, спохватившись, как редко вспоминал о ней за все время каникул.

Научившись неплохо плавать, Исмаил заходил далеко в море, где вода покрывала его с головой, ложился на спину и, отдаваясь воле волн, с наслаждением покачивался, глядя на синее небо. Так он лежал довольно долго, убаюкиваемый волнами, затем принимался плыть и, только почувствовав усталость, выходил из воды и растягивался на подогретом солнечным теплом песке. Ему казалось, будто он весь растворялся в этом мягком тепле, проникавшем во все клеточки его тела, насыщенного новой энергией. И, как ни странно, ему вспоминалась теперь совсем не Пандора, а Фросина, спустившая его с облаков на землю и одарившая любовью, которую никогда не дала бы ему Пандора. Фросина открыла перед ним совершенно иной мир, менее романтичный, конечно, но более жизненный, ощутимый, реальный. Поэтому Исмаил часто думал о маленькой толстушке с той теплотой и благодарностью, какую способен чувствовать молодой человек к женщине, открывшей перед ним таинство любви.

Жизнь на пляже резко отличалась от городской. Кафе Джепа Брешки, построенное на берегу рядом с времянками, было единственным местом развлечения для всех, приехавших сюда провести лето. Господа депутаты заходили в кафе прямо в шелковых пижамах и играли в тавлу {66} 66 Тавла — старинная игра в шашки и кости на особой доске — тавле. В Европе известна под названием триктрак. с местными любителями из простонародья. Часто можно было услышать, как один из этих записных игроков по имени Дэм Чичи бесцеремонно подгонял растерянно размышлявшего над доской депутата:

— Двигай шашку, чего ждешь! Ну и пень же ты, ваша милость, ей-богу!

Супруги депутатов шли в морскую воду, как старорежимные мусульманки: в купальных халатах и прикрываясь от солнца зонтиком. Они чинно шагали по песчаному дну, и, когда море доходило до пояса, служанки забирали у них халаты. Депутатши тут же садились на корточки, закрывая грудь руками, а белые, до пят, рубахи, вздуваясь в воде, напоминали парашюты. Примерно через десять минут подобного купанья служанки, стоявшие каждая возле своей госпожи, набрасывали им на плечи халаты. Дамы важно возвращались под зонтиками к своим времянкам, входя по ступенькам, ведущим прямо из воды.

А вечером их почтенные мужья выходили погулять на берег моря в шелковых пижамах — полосатых, красных, небесно-голубых — и почтительно кланялись сестрам короля, которые совершали свой вечерний моцион верхом, неуклюже раскачиваясь и балансируя в седле. А из кафе Джепа Брешки доносились, как обычно, возгласы завзятых игроков:

— Джеп, давай!

— Мимо!

— Еще ход!

— Хорош!

Два летних месяца на море пролетели быстро, почти незаметно. Исмаил снова вернулся в Корчу для продолжения занятий — в ту же комнату, которая была за ним с прошлого года и в которой ему хотелось прожить до окончания лицея. Он привык к Ольгиной семье, да и к нему относились как к сыну.

За этот год Исмаил очень изменился: от прежней восторженности и романтичности не осталось и следа. Ему уже не доставляло удовольствия фланировать по улицам, высматривая корчинских красоток, с порога наблюдавших за прохожими. Теперь его тянуло в кондитерскую «Кристаль», куда приходили каждый день студенты и молодые рабочие. Заказав себе пирожное или тригоно — случалось, даже и в кредит, — они оживленно беседовали об учебе, о футболе, о фильмах и, понизив голос, обсуждали проблемы современной политики.

Здесь, в кондитерской «Кристаль», Исмаил впервые увидел номер французской газеты «Юманите», который один лицеист-старшеклассник купил в лавке грека-виноторговца на бульваре Святого Георгия. Лицеисты дружили с молодыми рабочими Корчи, многие из них раньше тоже учились в лицее, но, не имея средств, бросили учебу и овладели профессией, кормившей семью. Молодежь любила обсуждать сообщения французской коммунистической печати и восхищалась страной, где рабочий класс был настолько силен и организован, что мог издавать серьезную партийную газету. Это восхищение уступало место досаде на то, что их родина, управляемая Зогу и кликой угодников и подхалимов, душивших любое проявление демократических свобод, находилась в таком жалком состоянии.

Из разговоров старших товарищей Исмаил узнавал совершенно новые для себя вещи, перед ним открывался иной, неведомый ранее мир. Его удивляли легкость и простота, с какой излагали они свои мысли — не только лицеисты, более-менее приобщенные к культуре и образованию, но и рабочие, приходившие в кондитерскую после трудового дня или в воскресенье.