Антология - Глубина тихого омута

Она доверилась мне тогда, когда стала всё чаще и нежнее называть меня Сикисом, всё реже говорить «как ты хочешь», заменяя его на более тёплое «что ты думаешь, если?..».

Слушая её рассказ, я чуть было не решил, что у неё внезапно разыгралось воображение. Но тут же вспомнил, что она вообще не умеет врать. У неё, очевидно, не было энзима, расщепляющего правду на полуправду, не говоря уж о том, чтобы вырабатывать ложь.

Она родилась в резервации и была первым ребёнком у родителей. Недаром её назвали Веноной, что означает «дочь, родившаяся первой». Получив девочку вместо желанного мальчика, отец загоревал. Да так, что через два дня после родов выпил бутылку виски местного разлива и избил жену — чтоб в дальней шем неповадно было. А к дочке с первого дня стал относиться как к недоразумению.

Всё, что Веноне довелось узнать о лесе, животных, растениях, реке, рыбе, луне и солнце, — всё это не отцом ей было рассказано. С утра до вечера она бродила по лесу и собирала растения. Мать каждый год беременела и каждый год теряла ребёнка — вот почему нужно было настаивать и заговаривать особые травы. Отец после каждого выкидыша напивался и избивал жену. Выпустив пар, немного успокаивался и ждал следующих родов. Беременную не бил, но и пить не прекращал.

Той весной, когда Веноне исполнилось семь лет, в резервацию приехали представители Группы ООН по поддержке коренного населения. Люди эти, помимо того, что навезли подарков, усиленно предлагали различные образовательные программы для детей и взрослых. Такие призывы звучали регулярно, поэтому на них мало кто обращал внимание. Гораздо больше интересовали вопросы полного освобождения от налогов и получения компенсаций — поселенцы ловко манипулировали чувством вины перед автохтонами.

И тут подала голос мать Веноны. Поддерживая двумя руками выпирающий живот, она выразила твёрдое желание отправить дочь на учёбу в город. Отец опешил, но противиться не стал, хотя и не ожидал такой решительности от своей забитой жены. Впрочем, ему было только на руку отдать дочь государству на полное содержание — он в очередной раз ждал сына.

В конце лета Венона уехала в школу, а в сентябре наконец-то родился младенец мужского пола. Имя ему дали Ашкий, что так и переводится — «мальчик». Отец от радости не слышал земли под ногами, твердил, что это первый из десяти его сынов. Однако после рождения сына чрево его жены сделалось глухо к зачатию, и он снова бил её — теперь за то, что не беременела. Позже поговаривали, что по деревне вовсю бегали его дети от других женщин, но Венона в это не верила. Сколько бы она не вглядывалась в их лица — все были чужие. Только Ашкий был свой, единокровный.

Всякий раз, когда Венона приезжала на каникулы, отец целыми днями где-то пропадал, а вечером укладывался на циновку и пил. Ему и в голову не приходило поинтересоваться её жизнью в городе, зато мама с братишкой наперебой расспрашивали. Был отец словно кость лося, вымытая дождями и высушенная ветрами, — такая же белая и безжизненная.

И Ашкий, и Венона — оба пошли в мать. Та, пока не стала жить с их отцом, была быстрой, как олень, ловкой, как гепард.

А ещё она обо всём умела спеть.

«Знаешь, что такое индейское горловое пение? — спрашивала меня Венона. — Это когда из горла выпархивают, как трепещущие колибри, самые естественные звуки: крики животных и щебет птиц, шум дождя, рёв ветра, стон иссохшей земли. Очень красиво горлом поют женщины: становятся лицом к лицу, берутся за руки и распевают, подхватывая друг друга, пока одна не остановится в изнеможении — такое своеобразное соревнование на выносливость».

Когда Венона бывала дома, они с матерью обязательно пели. А Ашкий их слушал, радовался за победительницу и подбадривал побеждённую. «Вечно ты с бабами таскаешься, — выговаривал ему отец. — Ну да ничего, скоро всё переменится».

Венона допытывалась у матери, о каких переменах твердит отец, но та только мотала головой: не думай, дочь, об этом. «Не думай о белом медведе…» — сокрушалась про себя Венона.

Ашкия, разумеется, в школу не отдали, а когда ему исполнилось тринадцать, тут-то всё и случилось. Венона к тому времени перебралась в Монреаль, где на очередном этапе программы поддержки пошла учиться на медсестру. Поездки домой оплачивались не более двух раз в год, так что она отсутствовала по шесть месяцев. Однажды приехала — и глазам не поверила: её милого, ласкового Ашкия словно подменили. Стал он серого цвета, точь-в-точь как трупик кузнечика, а глаза — пустые, безжизненные, как у чучела песчаного журавля. Но больше всего потрясло то, что он не узнал её, родную свою сестру — ни голоса, ни касания рук. Чудовищная догадка настигла Венону: она-то думала, что это одна из легенд-страшилок; она-то жила в убеждённости, что такое могло происходить с их дедами, на худой конец с отцами (судя по её отцу — вполне), но уж никак не с современными мальчишками.

Это был так называемый «ритуал удаления детских воспоминаний». В алгонкинских племенах считалось, что детство служит препятствием в процессе возмужания, поэтому подростков отводили в горы, помещали в клетки и держали там не менее 20 дней. Вместо еды в них впихивали високан, известный своим мощным галлюциногенным потенциалом, главным компонентом которого является дурман (Datura stramonium). Прошедшие через это испытание говорили, что в первые мгновения тревожность и опустошённость затягивают сознание с такой силой, что создаётся иллюзия смерти. Затем это состояние замещается менее тревожным, с симптомами, возникающими при приёме тяжёлых наркотиков, включая чрезмерное возбуждение и бред, перетекающие в сотканный из диких галлюцинаций сон. Цель считается достигнутой при пробуждении, поскольку к тому моменту человек напрочь лишается воспоминаний. А если что-то и всплывает в памяти, то он пребывает в уверенности, что это происходило не с ним, — эффект «кино» с устойчивой деперсонализацией-дереализацией.

Именно такую процедуру и проделал отец, желавший иметь в сыновьях настоящего мужчину. Случился, правда, сбой: когда они вернулись в дом, жена впала в транс и запела традиционную песню смерти, и тут сын обронил: «Мама». Пришлось снова отправить его в клетку — для обнуления мозга без осечки. Когда мальчик вернулся во второй раз, матери в доме уже не было. Отец её так избил, что она скончалась от боли и страдания, не дожив и до сорока лет.

Венона ничем себя не выдала. Покормила Ашкия — он ел с омерзительной тупостью — и ушла в горы на двое суток. Нашла грот в скале и клетку, сплетённую из осоки, камыша и ивы, укреплённую шерстью дикого кабана и колотыми иглами ежей. Всё оказалось правдой, значит. Поставила силок, поймала зайца-беляка. Вырезала из его брюха кусок плоти, обмотала соцветием донника, положила в заячий желудок, крепко затянула его жёсткой травой, закопала в землю на полметра в глубину и оставила на 36 часов. Вынула. Закопала всё обратно, оставив только подгнивший донник, который опустила на дно холщовой сумки, переложив кленовыми листьями. Вернулась в поселение. Пока отец спал, бросила донник в начатую бутылку виски, потрясла, процедила через комариную сетку и снова залила в бутылку.