Антология - Глубина тихого омута

Кто-то сказал, что Монтрё хорош не сам по себе, а как декорация к личному счастью. Глядя на зеркальную поверхность Лемана, в глади которого отражаются будто застывший во времени силуэт городка, заснеженные вершины Альп и замок Шильон, сложно не ощутить внутреннее умиротворение. И не вспомнить

50 Глубина тихого омута

похожий пейзаж из рассказа Набокова «Облако, озеро, башня», так похожий на картинку из детской азбуки Бенуа.

В Швейцарии Набоков нашёл утраченный идеал беззаботного прошлого, волшебный остров тихого счастья, омываемый водами Женевского озера. Он, как и герой рассказа Василий Иванович, однажды подумает о комнате в отеле Мontreux Palace, где «из окошка было ясно видно озеро с облаком и башней, в неподвижном и совершенном сочетании счастья»: «Знаете, я сниму её на всю жизнь». Набоков исполнил заветную мечту своего героя, оставшись в удивительной стране, где человек и его достоинство — цель, а не средство. Так мнимая временность остановки Набоковых в Швейцарии обернулась увековеченным постоянством. Однако на то была и иная, более призёмленная причина. В письмах родным Вера, творческий партнер и неутомимый агент писателя, с приятным удивлением говорила о низких налогах, не идущих ни в какое сравнение с американскими.

Своим интеллектуальным домом Набоков называл Америку. Место, где добился признания, славы и богатства. Домом его памяти была царская Россия, исчезнувшая в водовороте истории. Пронзительно нежная, до боли идеальная, невозвратимая, как и само детство писателя. О Швейцарии, как о доме, Набоков не говорил никогда. За него это делала Вера, называя Монтрё одним из красивейших мест на Земле, где они оба впервые ощутили свою принадлежность и свободу быть собой. Как знает любой эмигрант, это трепетное чувство не обусловлено ни унаследованной национальностью, ни местом рождения по паспорту, ни приобретённым по оседлости гражданством.

В саду отеля Montreux Palace Набоков увековечен раскачивающимся на венском стуле. По замыслу скульптора, памятник должен был отобразить нелегкий выбор Набокова между писательством и лепидоптерологией. Но неизменно напрашивается совсем иное объяснение: Набоков застыл в воздухе, раскачиваясь между временными эпохами, странами и континентами, между языками и реальностями. Оставшись ни там, ни тут. В точке баланса и гармонии.

В Швейцарии, стране тихого личного счастья и низких налогов.

Александр Секацкий: «В стихотворениях Ольги Крутилиной присутствует удивительный размах, с позиций гегелевской эстетики это можно назвать мощью — сквозной амплитудой отождествлений, устремлённой к пределам возможного.

Еловая шишка станет воспоминаньем,

И шкура дорог покоробится,

Пламя развеет всё то, что мы так любили.

Во мне сохранится чертёж, указание, карта.

Фрагменты пейзажей смело перебиваются настроениями, воспоминаниями и заклинаниями: всем разнородным вкраплениям предстоит совпасть в единстве образа, ибо лишь такое совпадение достойно имени поэзии. Кажется, что в таком размашистом шаге прегрешение против инстанции вкуса неминуемо, но Ольга Крутилина уверена в своей поступи, и слова не подводят её…»

Александр Секацкий: « Рассказы Юлии Пильц хороши своим темпом, такую скорость можно назвать оптимальной для того, чтобы рассказать историю или поделиться воспоминанием и уйти от подозрения, что ты просто хочешь написать рассказ. В сущности, именно это должно называться реализмом, и поэтому совершенно естественным выглядит ответ на вопрос, о чем же пишет Юлия Пильц: о жизни. Однако то и дело попадаются искорки точного психологизма, и они на редкость хороши:

«Однажды были танцы. Мы с Алёнкой сидели рядом в красивых платьях. Мальчики приглашали девочек. Он шёл к нам. У меня на тот момент не было ни малейшего сомнения в собственной неотразимости. Я пулей летела ему навстречу. На всех парах, буквально на крыльях любви. Но случился фэйл тысячелетия…»