Александр Покровский - В море, на суше и выше...

Однажды поздним утром командир, хорошо выспавшись, появился на мостике в отличном настроении. Погода была ясная, солнечная, но без жары и пекла. Средиземное море казалось спокойным и ласковым. Командир огляделся по сторонам, взял микрофон КГСа и скомандовал:

— Желающим ловить рыбу собраться на юте. Камбузному наряду вынести лагуны. Боцману выдать снасти!

Через две минуты на мостик с выпученными глазами примчался замполит и, задыхаясь от бега, сообщил, что командир своим объявлением сорвал ему политзанятия. Командир, пытаясь его успокоить, предложил перенести посиделки на период дождливой и ветреной погоды. Но тот, побледнев от такого святотатства, обвинил командира в оппортунизме. А борьбу с этим гнусным явлением замполит считал своей главной задачей в жизни и даже собирался написать философский труд на эту тему. Толстую тетрадь с заглавием «Оппортунизм в современном социал- демократическом движении» я видел как-то у него в руках. Они так и не помирились до окончания похода. А замполит слыл человеком злопамятным и мстительным.

Почти все свое свободное время я находился в соседней каюте, где обладал правом пользования умывальником. Особенно мы сдружились с Мишей. У нас оказалось много общего, а прежде всего, воспоминания детства, проведенного в Питере на Большой Охте. Свою художественную фамилию он носил с некоторым стеснением и затруднялся объяснить ее происхождение. В школе его обзывали «рублем», но финансов это не прибавляло. Он вполне ответственно готовился к поступлению в академию, ибо ультиматум жены воспринимал очень серьезно. Глаза покраснели от бессонных ночей за книгами и конспектами, но упорству его, казалось, не было предела.

Собравшись однажды небольшой компанией — человек пять, мы отмечали какой-то праздник, умеренно злоупотребляя алкоголем. Мы бы охотно перешли в неумеренную зону, но ресурс был крайне ограничен. Попытка втянуть Врубеля в преступный круг не удалась. Он вызывающе игнорировал коллектив, листая свои фолианты. Тогда он сам стал темой нашего разговора.

— Я думаю, — сказал механик, — что Мишка зря так надрывается. Он, как носитель боевой медали, пройдет в академию вне конкурса без всяких проблем.

(Медаль «За боевые заслуги» Врубель получил за участие в разминировании Суэцкого канала после арабо-израильских разборок. Несколько раз мы пытались выведать у него особенности боевых заслуг, за которые он награжден, но безуспешно. Единственный раз в состоянии легкого подпития он грубо обругал обе противоборствующие стороны. Его слова о том, что стадо баранов эффективнее и грамотнее своим дерьмом создает минную угрозу, остались нерасшифрованными.)

— Ничего ты не понимаешь, — ответил артиллерист Виктор, — наличие медали надо тщательно скрывать до последнего момента заключительного подведения итогов работы приемной комиссии.

Виктор дважды поступал в академию и знал в этом деле толк. Он был уверен, что не прошел из-за сомнительной национальности родственников по линии жены. Его готовность снова пытаться штурмовать вершины наук пугала и настораживала командование бригады.

— Почему это? — встрял в разговор сам Михаил.

— А потому, что медалисты ставят комиссию в затруднительное положение. Представьте: в день окончательного формирования списков лиц, зачисленных на учебу, поступает указивка сверху — принять еще Петрова, Сидорова и Пупкина. Надо кого-то вычеркнуть. А этот кто-то — кавалер «ЗБЗ». Вне конкурса, выкидывать нельзя. Комиссия — в ауте. Единственный способ состоит в отсеве медалистов еще на этапе медкомиссии или, даже, при отборе на флотах.

— И что же делать?

— Медаль держать в рукаве до последнего, как козырную карту, а для введения мандатной комиссии в заблуждение размахивать перед ее глазами какой-нибудь хреновиной, вроде почетной грамоты или статьи в газете «Стой! Кто идет?», посвященной отличнику БП и ПП капитан-лейтенанту Врубелю.

— Что за газета? — механик сделал круглые глаза.

— Так сухопутчики называют свои окружные печатные органы. А наша флотская, «Флаг Родины», ничем не хуже. — Виктор был доволен произведенным эффектом. Наконец-то пригодился его жизненный опыт.

После некоторых размышлений и обсуждений предложения артиллериста были приняты, и Миша сел переписывать характеристики и анкеты, выкидывая отовсюду упоминания о награде. Для создания дымовой завесы решено было отправить в газету статью об отличнике Михаиле. Корреспондентского опыта ни у кого не было. Однако, доктор Евгений предложил мою кандидатуру, ссылаясь на то, что научному работнику — мнсу, это ближе и доступнее. Он намекнул на то, что мне предстоит еще писать диссертацию и надо набираться опыта. Я начал отбрыкиваться, но, когда Виктор выразил сомнение в моих способностях («Куда ему, салаге?»), согласился. При этом было заключено пари о том, будет или нет опубликована моя статья. Мы с Витей, как положено, поспорили на бутылку. Остальные присутствующие и разбивающие сделали свои ставки. Мишка поставил на меня три бутылки коньяка против канистры шила механика.

В течение нескольких последующих дней я метался между своим экспериментальным локатором и мостиком. Стояла задача — выйти на визуальный контакт с авианосцем и доложить наверх о его местонахождении. Все имеющиеся данные указывали, что надо следовать на юг. Мой прибор — показывал на запад. Командир почесал затылок и приказал идти на юго-запад. Двое суток я спал урывками, постоянно пытаясь уточнять режимы работы капризного прибора, но он упорно показывал не туда, куда все остальные.

Даже мичман Валя проникся идеей и нес вахту у экранов, не высказывая отвращения. Наконец, мы вышли в точку, из которой невозможно было провести среднюю линию. Пути — диаметрально противоположны.

— Куда? — спросил командир, с подозрением глядя на меня.

— Курс — триста тридцать, — ответил я, пытаясь сообщить максимальную уверенность своему голосу.

— Рукой покажи, — уточнил командир.

Я вытянул руку в направлении северо-запада.

— Ну-ну, — произнес он и скомандовал: — Курс — триста тридцать.

На этот раз — повезло. Прибор оказался удачным, но лавры достались мне. Всегда бы так. Теперь командир всерьез относился к моим словам. А я вынужден был себя сдерживать, чтобы непродуманным заявлением не подорвать доверия к себе. Тяжелая ситуация.

Наступило время написания репортажа о Врубеле. Чего только я не придумывал. Собирал мнения всех офицеров и мичманов. Брал интервью у матросов. Заставлял Мишу рассказывать о семье, детстве и любимых фильмах. Фотографировал его в различной обстановке. Нашел трех матросов — любителей рисовать и вместе с ними сделал несколько зарисовок ком. БЧ-3 за работой. Взял у доктора справку о сделанных ему прививках и общем состоянии здоровья. После того, как я попытался отобрать у него письмо из дома и фотографию жены, он стал от меня прятаться. Когда через неделю мы встретились с танкером, следующим в Севастополь, я передал с почтой два экземпляра баллады о Врубеле. Там было все, что только возможно собрать на корабле, с художественными иллюстрациями, фотографиями, протоколами и выписками из вахтенного журнала. Моей особой гордостью был найденный у Миши в кармане билет на симфонический концерт, который он не смог посетить из-за выхода корабля в этот день на БС. Он на этот концерт идти все равно не хотел, но жена всучила ему билет насильно. Свой долг я выполнил. Такую статью нельзя было не опубликовать. Подписал я все это: «Ваш военно-морской корреспондент» (сокращенно Военморкор), звание и ФИО.