Виржини Гримальди - Время вновь зажигать звезды [litres]

Дорогой Марсель!

Надеюсь, что у тебя все хорошо!

Слушай, мне кажется, мама разболтала кое-что про меня Франсуазе, и, подумай только, она явилась сказать мне, что я не должна сдаваться, что травля в школе – это серьезно, что, когда она сама училась в коллеже, она тоже была козлом отпущения. Франсуаза рассказала мне о своей жизни, и я сначала слушала ее, просто чтобы сделать ей приятное, а потом потому, что это оказалось интересно. Я постаралась ей объяснить, что на самом деле речь не шла ни о какой такой «травле», что мне глубоко наплевать на происки двойняшек, но она сказала, что тоже так всем говорила, но в глубине души очень страдала. В точности, как и я. Вот уж не думала, что у нас с ней окажется столько общего! Заодно я поинтересовалась о том, как она с этим справлялась, и Франсуаза рассказала мне о двух маленьких хитростях. На всякий случай я тебе их опишу, никто не знает, что может однажды пригодиться.

Первая: если кто-то из учеников ведет себя злобно и ты его боишься, быстренько представь, что у него сейчас начнется понос.

Вторая: вместо того чтобы ответить что-то злое (или смолчать), нужно широко улыбнуться и сказать что-то приятное. Не знаю, правда, как это может подействовать, но Франсуаза клялась, что реально помогает.

Не успела она уйти, как пришла сестра, думаю, она все слышала, но ничего не сказала на этот счет. Зато Хлоя, не переставая, обсуждала погоду, редкую красоту пейзажей, что попадались нам на пути: я понимала, что она хочет о чем-то поговорить, но никак не решается, но потом все-таки осмелела. Она сказала, что вовсе не думает так, как сказала во время нашей ссоры, что она очень счастлива, что имеет сестру, тем более что эта сестра – я. Мне трудно было не улыбнуться в ответ, но я не хотела выдать свою радость и тоже сказала, что довольна, что прихожусь ей сестрой.

Кстати, по возвращении напомни мне, чтобы я отыскала магазин, где продается брюност, это сыр коричневого цвета с немного карамельным вкусом, он настолько хорош, что я могла бы питаться только им всю жизнь. Вот тебе немножко, я сейчас помажу слегка страницу, чтобы ты имел представление, а потом скажешь, каково твое мнение.

Ну, пока, сейчас мне придется тебя покинуть, потому что мы пойдем смотреть на водопад, надеюсь, что на этот раз мне удастся разглядеть прыгающих лососей (а может, и медведей, как знать).

Целую тебя, Марсель.

Лили

P.S.: Не знаю, кто придумал все эти странные норвежские слова с чудны́ми буквами: ø, å и æ, но, судя по всему, он был любителем выпить, и, уж точно, не воды.

– Тебе нравится Жюльен?

Мама не ожидала моего вопроса. Пришлось повторить.

Мы сидели на палубе парома, который вез нас в Вевельстад, под открытым небом, согревая руки чашками с горячим супом.

Судно скользило меж островков, а мы любовались величественным пейзажем под плывущими по небу большими белыми облаками.

Мама отхлебнула супа, прежде чем ответить.

– Почему ты спрашиваешь?

– Не знаю, кажется, он тебе нравится. Или я ошибаюсь?

Она пожала плечами, но ее смущенный вид говорил сам за себя.

С тех пор как мама ушла от папы, я ни разу не задавала ей подобного вопроса. Я никогда этого не делала, потому что не желала знать ответ.

Конечно, мне хочется видеть ее счастливой. Но папа такого бы не выдержал, он признавался мне в этом не один раз.

Даже теперь, семь лет спустя, он считает своей единственной целью возрождение чувства мамы к себе. Каждый раз, когда я разговариваю с ним, папа рассказывает о письмах, которые он ей посылает, о мольбах, адресованных человеку, который, возможно, просто его не слышит; он говорит о своих воспоминаниях, голос у него при этом дрожит, и я чувствую, как он несчастен, отчего у меня перехватывает дыхание. Он говорит, как он одинок там, у себя, вдали от женщины его судьбы и дочерей. Это меня убивает.

Я знаю, что однажды он кого-нибудь встретит. Но это будет уже не наш папа. Как ужасно понимать, что счастье одного из родителей сделает несчастным другого.

Мужчинам мама всегда нравилась. Я видела, как они на нее смотрели. Видела, как просовывали под автомобильные дворники свои номера телефонов. Слышала, как охранник в супермаркете однажды сказал ей, что она просто прелесть. Мне кажется, за семь лет, что прошли, у нее вполне могли быть романы. Интрижки, случайные встречи. Но мама никогда не подавала виду. Но на этот раз у меня появились сомнения.

Я заметила, как она смотрела на Жюльена. Пусть говорит что угодно, но она совсем не так смотрит, например, на Эдгара или Диего.

Она поразмыслила несколько секунд, а потом ответила:

– Да, он мне очень нравится, он часто меня смешит. А тебя разве он не смешит?

– Послушай, мама, прекрати отвечать вопросом на вопрос, это противно.

– Жаль, если так, а то у меня еще один наготове. Тебе что, будет неприятно, если у меня кто-нибудь появится?

– Кто-нибудь – это Жюльен?

– Да кто угодно. Оставь Жюльена в покое!

Я задумалась.

За последние два месяца мои убеждения изменились. Я провела с мамой больше времени, чем за последние несколько лет. Папа, конечно, заслуживал счастья, но и она тоже. Какая разница, в одиночку или с кем-то еще?

– Сначала, наверное, будет немного сложно, – допустила я. – Но потом привыкну.

Она улыбнулась, а я сделала небольшое уточнение:

– Но, ради бога, пусть им будет другой человек, а не тот, что нашептывает на ушко трейлерам заветные словечки и ходит в клетчатых рубахах!

Мне было одиннадцать лет, когда отец познакомил меня с Жанеттой. С тех пор как умерла мама, прошло три года.

Он пришел за мной в коллеж и сказал, что сегодня мы поужинаем в ресторане. Мы никогда еще не ужинали в ресторане.

В то время он много работал, и я часто ночевала у бабушки. У нас сложились свои привычки, я там чувствовала себя в полной безопасности и знала, что со мной не может произойти ничего плохого. Все вечера походили один на другой как две капли воды. Я возвращалась после учебы к ней, обувала тапочки, мне нравилось, что они старые: они лучше скользили по плиточному полу. Бабушка давала мне на полдник стакан теплого молока, блинчик или вафлю с глазурью, которую делала сама из сахарной пудры. Когда кусочек глазури падал на покрывавшую стол клеенку, я прижимала ее пальцем и с наслаждением обсасывала его. Потом мы делали домашнее задание и, если оставалось время до приготовления ужина, решали кроссворды. Иногда бабушка доверяла мне заполнение клеточек, но чаще мне поручалось отыскивание нужных слов в словаре. После этого мы переходили в кухню. У меня имелся собственный фартук с фиолетовыми цветами по красному полю. Я доставала продукты, которые она называла, и мне доверялось взбивание яиц, раскатывание теста и смазывание противня. Меня всегда немного пугал процесс зажигания духовки, я чиркала спичкой и подносила ее к маленькому отверстию, пока бабушка поворачивала выключатель, пуская газ. Пока ужин готовился, я надевала пижаму, а бабушка тем временем опускала жалюзи. Затем мы усаживались на диван и смотрели какую-нибудь телеигру. Постепенно квартира наполнялась божественными запахами, и у меня начинало урчать в животе. За ужином мы обычно вели беседы. Особенно я любила, когда бабушка рассказывала мне о своем прошлом, мне нравились ее воспоминания о детстве, родителях, дедушке, умершем пять лет назад. Но больше всего я любила ее рассказы о маме, ее детстве, смехе и том декабрьском дне, когда она им сообщила, что в ее животе появилась я. Перед сном мне разрешалось немного почитать. Бабушка полностью переделала бывшую детскую мамы под мой вкус. Мы с ней вместе выбирали коврики и мебель. На сон грядущий она меня трижды целовала в щеки, а потом говорила: «Доброй тебе ночи, моя детка!», и ночь была доброй, поскольку рядом была бабушка.