Эли Люксембург - Десятый голод

Я тру лоб, пытаясь вызвать далекие воспоминания. Ибн-Мукла был нашей общей темой, его личная тема — увесистая дубина против него. Тут бы дядя сразу перестал взирать на меня любовно, тут бы он мигом возненавидел меня, вспомнил бы Бухару мигом! Но сыну его я завидовал, с удовольствием поменялся бы с ним судьбой и жизнью!

Силы мои иссякли, но, несмотря на это, я вскочил, все так же юродствуя и кривляясь:

— У меня для вас уйма историй, дядя! Располагайтесь поэтому как можно удобнее и угощайтесь: вот груши, бананы — стесняться нечего! Вы только вспомните: когда вы уходили на родину, то ничего не предали, никого — вспомните хорошенько?! Мы с вами один и тот же путь ведь проделали с разницей, правда, в пятьдесят лет. Хотите напомню вам эту дорогу, почитаю немного из пергамента: паромная переправа, несметные отары овец, Калан-паша с басмаческой шайкой… Ну этот самый отрезок между Амударьей и внутренним Афганистаном — хотите?

Дядя сидел насупившись. Смотрел на меня с жалостью и любовью. Мои слова и факты были ему до лампочки, он видел во мне сына. Кресло мое стояло вплотную к столу. Я потянулся и взял пергамент, развернул его и стал читать:

«В этом крае обитают свирепые люди, имя им ракка. Ракка обвязывают голову путника красной тряпкой, кладут под нее навозных жуков, жуки через час прогрызают череп и убивают несчастного. Еще ракка лишают вас жизни посредством стягивания мошонки. А еще — затыкают нос, рот и уши, нагнетают воздух мехами в легкие, затем вскрывают височные вены и кровь бьет из человека фонтаном. Ракка едят лук, это сделало их слабоумными: они видят вещи не такими, какие они есть на самом деле… Много достойных и знатных сволокли они в ад полуденного солнца. Они пекли их в аду: голова жертвы уподоблялась кипящему котлу, руки стягивали веревкой. Вешают человека на крюк и бьют по голове палками, вымогая у истязаемых деньги…»

Глубокая каменная лестница с опасным, крутым разбегом вела вниз в подвал, а там, в подземелье, горела голая лампочка — гнездо Ибн-Муклы.

Он обладал редчайшим талантом. Он брал в рот лепесток розы и так искусно чирикал, что подражал пению любых певчих птиц. Целый день сидел у себя в подвале и заливался — очень был знаменит!

Я побренькал медным кольцом о дверь — первый раз я пришел сюда на допрос. После драки с Кака-Бабой, после дикой выходки с лестницей и портретом я ждал вызова на допрос, ждал вызова чуть ли не месяц, а он не спешил.

И вериться стало, что все обошлось, что забыл, пронесло и Бог миловал, но тут принесли яблоко: «Двух вер не наследуют!» — почерком Ибн-Муклы, и я понял, придется за все отвечать. Все понял — придется отвечать за еще большее, ибо таков был обычай диван аль-фадда [32] Диван аль-фадд ( древнеараб. ) — в арабском средневековом мире, где искусство составления писем ценилось очень высоко, появилось и долгое время существовало кроме различных ведомств (диваны), касающихся деловой переписки, и ведомство вскрытия печати (diwan al-fadd). После проверки в различных министерствах и канцеляриях в присутствии халифа в них распечатывалась и скреплялась печатью деловая корреспонденция. . Яблоко с надписью…

Я побренькал еще раз. Ибн-Мукла не слышал, он заливался соловьем. Тогда я вошел и отвесил ему глубокий поклон:

— Мир вам, хазрат [33] Хазрат ( араб. ) — уважительное обращение к человеку, имеющему высокий религиозный статус, практически синоним слова «мулла». Чаще употребляется в среде мусульман татарского или башкирского происхождения. , мир и благословение Аллаха!

Он вынул изо рта лепесток, лениво помахал мне:

— Мир, Абдалла, мир и благословение, давай заходи!

Меня потрясла роскошь его кабинета, никто не рассказывал мне об этом. Начальник диван аль-фадда сидел в огромном кресле, а письменный стол его был накрыт крокодиловой кожей изумительной выделки. Хвост, четыре лапы и голова с оскаленной пастью распластаны были на полу, на толстом персидском ковре. По стенам же, обшитым деревом, были развешаны ляганы [34] Ляган ( узб. ) — расписная тарелка из обожженной глины. усто Ибадуллы из Гиждувана… В последнее время, насколько мне было известно, шла настоящая охота за его ляганами — усто этого Ибадуллы, настоящее помешательство! Охотились за ними коллекционеры, музеи, туристы из-за границы, Москвы и Ленинграда, легко расставаясь с бешеными деньгами. А тут их была целая выставка! Я сел, пораженный невиданным крокодилом.

Ибн-Мукла поглаживал чешую. Он начал:

— Братство наших дней подобно супу отличного повара! Этот суп варит Аллах, поэтому он прекрасен…

— Хвала Аллаху! — смиренно ответствовал я.

— Аллаху хвала, тысячу раз хвала! Медресе — котел, и в этом котле что-то вдруг засмердело…

Ответ на это был у меня готов, давно готов, я знал, что на это ответить:

— Стоял в этот день самум, был ветер пустыни! Мне этот самум помутил рассудок, хазрат!

— Э, нет, Абдалла, так не пойдет! Жара, рассудок, ветер пустыни — это оставь. Ты мне прямо, ясно скажи, кто послал тебя на все эти гнусности, чья рука толкала тебя?

Стопка чистой бумаги лежала возле него на крокодиловой коже — стопка для записей, для протокола. Он снял с нее верхний лист, положил на лист растопыренную ладонь и стал обводить карандашом длинные, бледные, очень красивые пальцы.

— Не знаю, о ком хазрат говорит.

Он небрежно откинулся в кресле и обратил мое внимание на стену у себя за спиной. Я увидел портрет Ленина, исполненный маслом, — необходимый предмет в кабинете подобных начальников.

— Я говорю об этом ублюдке, мулло-бача! Прекрасно знаешь, о ком говорю я!

Когда он сказал «ублюдок», тыча пальцем в портрет Ленина, меня пронзил восхитительный ужас. Но понял спустя мгновение — все понял! Как раз под портретом висел ляган с изображением Чор-Минора: квадратный, внутренний двор крепости, колонны, о которые опиралась моя душенька… Все ляганы знаменитого гиждуванца изображали, собственно, одно и то же, круг сюжетов был ограничен. Мавзолей Саманидов, дворец Шир-Дор, медресе Мири-Араб, медресе Улугбека, дворец Ак-сарай — памятники старины, одним словом. Но что за умник завел эту новую моду — вешать ляганы по стенам, понятия не имею! Ляганы предназначались для плова, были облиты особой глазурью, с расчетом, что масло всосется, канавки царапин проступят резче и весь рисунок заиграет старинной бронзой. На стенах же ляганы пылились, трескались и выцветали…

— Ребе Вандал — великий муж, — начал я, но он перебил меня криком:

— А я говорю — ублюдок, старый ублюдок, недостойный своей бороды! О, я знаю, что говорил он тебе, посылая к нам в медресе! Ему нужен был человек, который не верит в Аллаха, не верит в дьявола, который нас ненавидит — ислам ненавидит! Это им нужно, вашим раввинам, все они мутанабби [35] Мутанабби ( араб. , букв. выдающий себя за пророка) — лжепророк. , ибо их вера — лукавая хитрость предков!