Эли Люксембург - Десятый голод

Этот педик все хорошо рассчитал, он поливал мою веру, поливал моих предков, он знал, куда бить меня, он явно меня провоцировал. Он рисовал сейчас на контуре своей ладони звезду в полумесяце — мистический символ шиитов: ладонь, звезда, полумесяц… «Да, а кто же на ком елозил? Если трахал его Хасан, — стал я загадывать, — то все у меня обойдется, выйду сухим, но, если наоборот — тогда мне крышка! Крышка тебе, Каланчик, сотрет он тебя и раздавит».

— Ты видишь на мне халат? — спросил он меня, оглаживая жирную грудь руками. — Он белый, правда? В белых халатах ходят в раю праведники. Аллах свидетель, я этот халат заслужил! Знаешь ли ты, что я тебя не хотел, был против твоего поступления? И не я один, а весь совет правоверных. Я вел себя на том заседании как истинный рыцарь ислама: «В наше медресе кого угодно, только не яковита!» Но поднялся вдруг сеид Хилал Дауд и стал говорить, что этот еврей перенес тяжелую венерическую болезнь, поразившую его кровь, что душа всякого человека — в крови, а из опыта его обширного, Хилала Дауда, он делает вывод о том, что именно эти болезни дают толчок самым неожиданным религиозным экстазам. «Значит, душа его изменилась и так угодно Аллаху! — внушал он совету. — В зиндане же этот еврей общался с Фархадом, и тот открыл ему источники чистых вод веры!»

История моего поступления в медресе в общих чертах была мне знакома: кто да что говорил на том заседании. Сейчас я мучался более важным вопросом: «Что за весельчак мой хазрат, пассивный или активный?» И еще думал: «Знает ли он, что я их тогда застукал? И если знает — хорошо это для меня или плохо?»

— Разбирая твой случай с убийством Юхно, Хилал Дауд привел целый ряд случаев, схожих с этим, — в твою, разумеется, пользу! Он привел, в частности, хитроумное толкование мистика Али Муваффака, где сообщается, как один человек поднимался по шаткой и ветхой лестнице, а другой стоял в это время внизу. Под тяжестью восходящего старая лестница рухнула и убила внизу стоящего. Кого винить в этом случае? И отвечал со ссылкой на все того же Али Муваффака: «Восходящий и виноват! Но косвенно…» Косвенный грех — вот вам, члены совета, второй мотив обращенца.

Мягкий, вкрадчивый голос его зазвенел вдруг металлом. Не изменив небрежной позы в огромном кожаном кресле, он сказал:

— У тебя покровителей двое! И что за общая тайна у них — высокого начальника из Москвы и этого твоего мутанабби, — нам предстоит еще выяснить! Но ты, Абдалла, ответь мне прежде, какая связь у тебя с Государством Израиль?

И этого вопроса я ждал. С него, собственно, следствие тоже могло начаться, и я успокоился отчасти: «Он не туда идет, совсем не туда, след он берет явно ложный!»

— Получаете письма от дяди Ашильди?

— Клянусь, хазрат, ни с домом, ни с дядей нет у меня никаких отношений. Все это было давно, в прошлой жизни.

— Клясться, Абдалла, — дурной признак! — И вонзил в меня полный жалости взгляд, как смотрит честный человек на уличенного во лжи мошенника. — Очень хорошо, давай обратимся тогда к документам! — Он поднял край крокодиловой кожи, сунул руку, и на стол вдруг легла толстая папка. Ибн-Мукла распустил тесемки, извлек из папки верхний лист и стал мне с ходу читать: — Гюль-Ханым Шарипова, активистка советской власти, первая женщина-узбечка, снявшая паранджу, была найдена зверски убитой в поселке Кукумбай — рана от уха до уха — от рук басмаческой шайки. Этой же шайкой были замучены и убиты еще три члена поселкового совета. Существует целый ряд достоверных свидетельств того, что главарь шайки Калан-паша состоит на службе Британской державы: наличие в шайке оружия и обмундирования британского производства подтверждает это… Время от времени шайка угоняет через паромные переправы отары овец и стада крупного рогатого скота…

Он оторвался от документа и посмотрел на меня испытующе. Я ровным счетом не понимал ничего: зачем он мне это читает? Уж не глава ли это из исторического романа? И даже попробовал вслух угадать: хазрат мне читает «Последнюю Бухару» Сергея Бородина? Роман о первых годах становления советской власти?

Он весь перекосился, мне даже показалось — он заскрипел зубами от злости:

— Роман, говоришь? Ну-ну, слушай же дальше! К весне двадцать четвертого года злодейские вылазки Калан-паши полностью прекратились: в границах бывшего Бухарского эмирата наступило спокойствие, следы бандита исчезли и потерялись надолго…

А злоба кипела в нем! Клокотала и булькала злоба, он дал ей излиться:

— И все у вас невпопад! Сами не знаете, куда и к кому прилипнуть! Там вы бандиты, здесь — коммунисты… Или, пожалуйста, — у нас в медресе сионисты!

И успокоился, выпустив из себя эти дурные газы, как водолаз. Вытащил еще один лист из папки и принялся вколачивать в меня звенящие сталью слова:

— Базарный лудильщик Нисим Калантар получает регулярно письма из Израиля. Отправитель всех этих писем — лицо по имени Брахья Калантар, проживающий в Иерусалиме, Израиль… Вся информация об этом лице убедительно доказала, что предводитель басмаческой шайки Калан-паша и гражданин Государства Израиль Брахья Калантар — полностью идентичны!

Я скатал свой пергамент, молча вложил обратно в футляр.

— Эти ракка жутко свирепы, — сказал я дяде. — Ну просто как басмачи. А ведь этой штуке, — кивнул я ему на пергамент, — чуть ли не тысяча лет! И поди же, лицо земли почти что не изменилось. Странно, не правда ли, дядюшка Калан-паша?!

Мне мучить его предстояло долго, я только начинал пытку, раскаляя для дяди железные пыточные клещи.

Подумать только — эти слабые старческие руки по локоть у него в крови: взрезали глотки узбечкам, разоряли кишлаки и аулы, грабили чужое имущество. Из-за этих рук Ибн-Мукла и мотал из меня кишки, доведя до предательства! Пусть же подымятся и его плоть, его душа, его совесть, как дымятся они у меня после допросов в диван аль-фадде. И эту вонь я буду чувствовать в своих ноздрях всю жизнь, буду чувствовать ее даже на том свете!

— По этому вот пергаменту, дядя, я и пришел, а мне и не верят! Какая-то чертовщина лепится тут со мной, все им во мне подозрительно, принимают за шпиона, лазутчика, террориста! Попробуй им объяснить, что в медресе мне шили как раз обратное: сионизм шили… Чертовщина со мной, другого слова не подобрать!

Упершись руками в колени, широко расставив грузные ноги, дядя восседал напротив, как каменный истукан, — лицо его было непроницаемым. Лишь губы едва шевелились, слетали слова, которые я угадывал: «Мальчик мой, ты жив! Сыночек…» Раздались бульканье, хрипота, и оба мы расслышали четко — я и Джассус:

— …Объездил весь север, искал по всем там больницам, клиникам! Видел солдат, совсем еще дети, никак не приходят в сознание… Искал тебя в Акко, в Цфате, а ты был дома, в Иерусалиме!