Эли Люксембург - Десятый голод

Едва я на них взглянул, как сразу узнал земляков бывших: серятина вечных забот, какая-то накипь на лицах или присыпка. Но что поразило — печать Шхины — удивительный феномен, печать избранности на печати убожества.

Доктор Ашер посадил их за стол. Они вытащили из портфеля магнитофон и велели мне говорить в белую головку на маленьком треножнике.

— А кто вы, собственно, будете, господа? — обратился я к Юре.

Он выглядел постарше, был бледный, с печальными голубыми глазами. Он сказал, что они сотрудники Иерусалимского университета, интеллектуалы, работают при кафедре советологии.

— Публикуем из России всевозможные письма, издаем журнал на нескольких языках. Словом, всячески способствуем борьбе за выезд советских евреев на свою историческую родину.

Я спросил их с огромной заинтересованностью:

— А что, поехали, зашевелились?

— Еще как! Гигантский идет процесс! — вскричал вдруг маленький Марк и стал отчаянно жестикулировать: — Бурлит и клокочет! Вовсю тараним железный занавес, к нам поступает лавина информации, мы даже не успеваем все печатать. А что творится на Западе, у всех ворот советских консульств и посольств! — И Марк принялся загибать на руках пальцы: — Митинги, шествия, голодные забастовки — все мировое еврейство с нами!

Я отвалился назад, на спинку кресла. Радоваться мне или плакать? Ведь это же начало обновления мира, ребе Вандал так нам и говорил: «Когда Израиль пробуждает свой дух и возвышается, то вместе с нами восходит из мрака все человечество, но если мы опускаемся, то все опускаются вместе с нами!»

Я смотрел на этих счастливчиков со смешанным чувством зависти и восхищения. Жаль, что ребе это не слышит: ведь мы были первыми, кто пробудился, кто возвысил свой дух свободы, — первыми вышли… И вдруг кольнула обидная мысль: вышли-то первыми, а дошли последними. Можно сказать, совсем не дошли! Один только я, да и то полумертвый, Господи.

— Я тоже с вами хочу! — сказал я им, загоревшись. — Хочу на демонстрацию, голодную забастовку. Плевать, что слаб еще очень, что по утрам, поверите ли, не могу даже выдавить пасту из тюбика, чтобы зубы почистить. Торчу здесь безвылазно, весь опутанный проводами, слышите, что-то журчит в палате, что-то капает? И так постоянно… А по ночам — галлюцинации, кошмары… Нет, голодную забастовку, пожалуй, не выдержу, а вот на шествие, на демонстрацию — пойду! Пойду хоть сейчас, скажите доктору моему, пусть принесет одежду!

Они обменялись странными взглядами, а бородатый Марк незаметно выключил магнитофон, и перестала шуршать кассета. Потом он сказал с обидой, что вовсе не за этим они пришли — искать добровольцев, желающих у них предостаточно, и стал вдруг захлебываться, глотая судорожно воздух:

— Нет, Юра, да это же фантастический фильм! Вылазит из-под земли еврей: «Здравствуйте, я из Бухары!» — и с ходу в бой рвется! — Марк дико расхохотался, серьезно уставился на меня, расчесывая бороду всей пятерней — снизу и наперед. — Говорят, ты массу народу привел — это правда? Что всех их содержат в резервации где-то в Иудейской пустыне — это правда? А все потому, что русские вас обработали под землей смертоносными лучами, чуть ли не ядерным взрывом хотели всех уничтожить? Я это в Москве еще слышал с год назад от одного активиста.

«В Москве год назад? Да нет, чушь абсолютная!»

Марк потянулся к пергаменту.

— Можно ли на твой знаменитый пергамент взглянуть?

— Э, нет, господа, только из моих рук. Он по-арабски составлен, вам все равно ничего не понять.

— Ну а записи? — Марк кивнул на стопку бумаг, лежавшую на столе. — Когда ты их нам передашь? Мы это хотим немедленно публиковать! Представляешь, какая сенсация?

— Нет и нет, господа! — повторил я еще категоричнее. — Это Илане, в абсолютно надежные руки.

Он понимающе закивал, успокоился вроде:

— Ну да, принес в Израиль важные секреты, не подлежат покуда огласке. — Поглядел на меня по-новому, с уважением. Затем спросил участливо: — Мы можем тебе помочь? Нам говорили, ты ищешь людей в Израиле, чтобы тебя подтвердить, опознать?

Я ухватился за это немедленно, лег грудью на стол и перешел на шепот. Сказал, что положение мое ужасно, что все им во мне подозрительно, скосив при этом глаза на Джассуса.

— Вот Илана — почему от меня сбежала? Я что, чума? Или дядюшка мой родной — взял да и отрекся… А Анатолий? Вы этого Анатолия случайно не знаете, москвич он, возле пещеры целыми днями торчит, тоже из наших? Убить был готов меня, чуть не убил, по сей день убежден, что я представляю собой опасность.

Юра принялся меня успокаивать, сказал, что я еще нездоров, что все преувеличиваю. Гиперболизирую, сказал он.

— Да ты ведь уже на родине, кругом все свои. Теперь ты знаешь, кто? Национальный герой, вот кто, герой русской алии!

— Э, нет, не так все просто! — отвечал я в отчаянии. — Со мной самим какая-то порча, как будто я проклят. И в Иудейской пустыне нет никого, нет никаких резерваций. Из-за меня они не пошли, евреи, меня боялись. Если хотите, могу и рассказать, как это было.

Беру пергамент и начинаю крутить катушку. Пробегаю глазами знакомые строчки, ищу Ар-Румма-Румия, то самое место в северной Турции, где тысячи тсуйр — наскальных рисунков, изображений, которых горячечный мозг старика Фудыма принял вдруг за евреев. Принял их за живых людей и откровенно мне все высказал.

«…Наверху в этой местности обитают беле, они верят в дурной глаз. Целые кланы имеют дурной глаз, этих людей называют „оньо“. Одной похвалой оньо наводят порчу, лишают женщин молока, вызывают любые болезни. А если позавидуют новому платью — оно назавтра сгорит.

Защищаться следует амулетами: пещерной раковиной, гипсовой розой. Познания оньо удивительны! Они сшивают конским волосом раны, ампутируют конечности, оперируют череп…»

Я волнуюсь, кручу дальше катушку. Не то, говорю, это не то… Они внимательно слушают, их лица напряжены. Марк пододвигает ко мне поближе треножник с белой головкой.

«Суровый край, — читаю им дальше. — Ничего, кроме смерти и тлена. Переход сюда носит название „сахель“ — очень суровое испытание. Временами пещеры вдруг оживают, ты чувствуешь себя как бы в центре плоского диска. Дженнет эш-шайтан, что означает Сад дьявола, — ни чувства времени, ни ощущения себя в пространстве».

Отлипаю от пергамента глазами, смотрю на доктора Ашера. А он смотрит мне в рот — ему интересно тоже. Понятия не имеет, что я читаю.

— Это место волшебных фресок, я вам про это уже читал! — говорю я ему, а он кивает и улыбается.

«Ты вдруг окажешься в сказочном городе, полном людей и животных. В этом мире безмолвия и смерти они особенно потрясают душу. Они живут кругом: на сводах, на потолках, на всех нависающих карнизах. От них исходит магическая сила! Беле, что наверху, не имеют к ним отношения, они имохог, что означает отвергнутые Аллахом, поэтому их беспощадно истребляют арабы».