Эли Люксембург - Десятый голод

Ребе тоже поднялся с постели и вместе с нами обходил этот удивительный музей.

Я показал им на странные оттиски рук под каждой тсуйрой — по окончании работы художник, видать, окунал в краску ладонь и прикладывал ее к стене. В других же местах ладонь обводилась по контуру, как негатив, — своеобразный автограф или магический символ, чтобы вручить духам своей веры дальнейшую судьбу изображений. Ведь в будущем они могут сойти со стен и попросить себе душу! Многие тсуйры были сделаны поверх прежних изображений — методом палимпсеста. Этот прием, сказал Дима, изобрели монахи Европы, когда писали свои иконы, смывая с них прежние образы.

Позади нас плелся Фудым, этот старый маразматик, и разорялся в мой адрес. Однажды начав, он не в силах был больше остановиться:

— Теперь мы проверим, что за пергамент ты носишь, узнаем, куда нас ведешь! И кто дал его там тебе — в медресе? Ты нам за все ответишь!

На входе в одну из пещер было написано что-то. Света было достаточно, и ребе прочел: «Это Михаил-архангел есть! Это Гавриил-архангел есть!»

— Написано по-арамейски, — сказал ребе.

И почему вдруг по-арамейски, подумал я. Кто и когда эту надпись сделал, не автор ли моего пергамента тысячу лет назад?

Ребе пришел к себе и лег на постель. Пришел Фудым и тоже лег с ребе рядом. Продолжая обходить тсуйры, мы слышали, как ребе говорил Фудыму, как горько его отчитывал:

— Нет, Авреймалы, они не пришли, они никогда не придут! Видно, я мало их просвещал, не так просвещал. Я сам впал в ошибку, мне нет и не будет прощения… Вот ты ругаешь нас, ругаешь нас всех, даже пергамент, а он правильный, да, как если бы я сам его написал. Ругать человека нельзя, это как избиение, как пролитие крови. Боль, что ты причиняешь нам языком, она сильнее физической.

…Маленький одессит магнитофон свой выключил и принялся бегать по палате, запустив всю пятерню в бороду:

— У нас в Одессе было полно катакомб. Боже мой, сколько я в них плутал, сколько шарил! Дед мой, помнится, мне ляпнул однажды, что в любом месте, где бы евреи ни жили, имеется подземный ход до самого Иерусалима, и он открывается, дескать, человеку только после его смерти… И вот, этот ход я, мальчишка, самым усердным образом начал искать!

Беготня его по палате и возбужденная жестикуляция страшно меня раздражали. Не люблю я такие натуры: они моментально могут вживаться в чужую судьбу, начинают с ходу вживаться в твою биографию, ставят тебе вопросы и тут же на них отвечают сами, вторгаясь бессовестно в самые заповедные тайны, не дают тебе рта раскрыть, путают и сбивают с толку, а когда уходят, то оставляют один хаос и развалины.

Я наклонился к доктору Ашеру и сказал ему на фарси:

— Марк мне рассказывает о своем детстве. Он с детства был сионист, мечтал попасть на родину. Как и я — пещерами!

Тот подскочил ко мне и всплеснул руками:

— Но превратиться, как вы, на несколько лет в пещерных людей, в троглодитов, — это непостижимо! Что такое мой жалкий опыт в сравнении с тем, что вы провернули? Нашли-таки ход умерших душ и топали по нему до самого Иерусалима! Глубже десятка метров я даже трусил спускаться. А что происходит там, в глубочайших недрах, где каждый камень, каждый выступ тебе видится страшным зверем?! А слуховые галлюцинации? Сколько раз я принимал шумок безобидного ручейка за человеческий или звериный голос или слышишь вдруг колокольный гуд, будто могильную мелодию с того света. Отсюда и берется вся эта дьявольщина, эти легенды и мифы про подземных чудищ! То, что зовется зооморфизмом.

Он продолжал прыгать, скакать, а у Юры был вид очень несчастный. Вялым сидел этот Юра, Марк обращался теперь только к нему:

— Но никогда в жизни не испытал я больше подобных переживаний, это было как нисшествие в ад, в обитель грешников, каждый день мне казалось, что вот-вот вспыхнет на входе Дантова фраза: «Оставь надежду, всяк сюда входящий». — И он простер руку свою над Юрой, театрально все это прокричав.

Джассус ко мне наклонился и спросил:

— Почему этот маленький столько чешется? О чем он вещает? Эти русские могут часами трепаться с таким исступлением, будто решают великие мировые проблемы.

— Да нет, доктор! Прочитал, видать, несколько книжек по спелеологии и выдает за собственный опыт… Просто очень хорошо к интервью со мной подготовился.

Заметив, что я шепчусь с доктором, Марк послал мне сердитый взгляд. Эти трепачи жутко ревнивы, если, не дай Бог, ты от них отвлекаешься. И вскричал с новой силой:

— А сколько раз попадался я на зрительные обманы? И все потому, что в кромешном мраке нельзя ничего определить с точностью: глаз твой как бы продолжает то, что теряется в темноте. Колодец в несколько метров чудится пропастью, а небольшая лужица — чуть ли не озером. И наоборот, каждую минуту можешь сорваться в самую настоящую пропасть, завязнуть в глине, в куче гниющего хвороста или погибнуть в «кармане», где загазованный воздух… Человек в пещерах слеп и беспомощен, и, как у всякого слепца, глаза твои превращаются в кончики пальцев…

Последнее определение мне очень понравилось. Откуда он это знает? Где это выкопал в одесских своих погребах? Я стал смотреть на свои руки, действительно служившие мне глазами в пещерах. Крутил руки и смотрел на пальцы, подумал вдруг ни к селу ни к городу: «А Мирьям по ним нагадала, что я умру, погибну в скалистой местности! А вот и дошел, не погиб, моя душенька!»

Теперь Марк говорил про газы, про загазованные пещеры. Про газы под потолком, где нечем дышать и свечи гаснут со взрывом. Потом схватился за газы внизу, которые под ногами, когда нельзя ползти, нельзя наклониться и лечь.

— А вот в Марокко существует пещера, возле которой люди проводят всю ночь, чтобы услышать подземные голоса, а после толкуют это как предсказания духов.

Тут Юра вдруг ожил:

— Ну это уже другое — пророчествующие пещеры! — И стал выкрикивать как кликуша: — За Кумской сивиллой записано целых девять томов! Ну а весталки? А дельфийские пифии, вдыхавшие ядовитые испарения? А греческие оракулы, когда к полуночи появлялась вода?

А Марк сказал убежденно:

— И ребе Вандал, видать, обладал колдовскими чарами, иначе не объяснишь, почему вдруг вся община снялась и пошла: с детьми, с домашним скарбом — огромная масса…

И посмотрел на меня вопросительно.

Я улыбнулся горько и иронически. Ах вон что хотят из меня выпытать! Куда девалась община?

— Колдун, говоришь… Ну да, пошли бы только, они бы всем обеспечены были! Да в том-то и вся беда, что никто за ним не пошел, никто… Не шли бы они во мраке, и пищи на всех бы хватало… Сам ребе источал из себя свет! А кроме того, со всех потолков и сводов свисают в пещерах черви светящиеся, фосфоресцируют мхи и лишайники. Полно было рыб в источниках! Слепые, правда, альбиносы с длинными усиками… И тюки бы на себе не тащили! Наши тюки сами ходили, по воздуху, да…