Джейн Джонсон - Преданное прошлое

Чемодан я бросила в спальне, а сама пошла на кухню приготовить чаю. Побродила из комнаты в комнату, заново знакомясь с собственным домом. Может, я устала, или была переполнена впечатлениями, или, тоже может быть, мозг просто играл со мной в какие-то игры, но мне все время попадались на глаза некие странности. Неужели я и впрямь бросила воскресные газеты кучей под стол, так их и не убрав? Неужели книги на полках по обе стороны от камина всегда стояли в таком беспорядке? Я не помнила, чтобы поставила картонную коробку, полную разных папок, там, где она сейчас стоит. И вроде бы не оставляла открытой крышку бюро… Я нахмурилась.

В спальне я обнаружила, что ящик прикроватной тумбочки задвинут не до конца. Замочек был с секретом, и известен он был только мне одной. Так. Здесь кто-то был. Кто-то залезал ко мне в квартиру.

Охваченная внезапным приступом паники, я кинулась обратно в гостиную, но музыкальный центр стоял на месте, нетронутый, серебристые блоки в стиле хай-тек по-прежнему были подсоединены куда надо. Мои картины по-прежнему висели на стенах; старенький ноутбук, как и прежде, стоял на столе, и никто не позарился на жалкие ювелирные украшения, что мне когда-то подарила мама.

Я нахмурилась. Не слишком успешная кража, надо полагать.

А когда до меня окончательно дошло, что тут, по всей вероятности, произошло, у меня подкосились ноги. И я вдруг обнаружила, что сижу на полу, на своем афганском ковре.

Майкл был здесь. Он пришел сюда, воспользовавшись ключом, который я дала ему шесть лет назад. Он совершил это совершенно непростительное вторжение, не нашел то, что искал, и у него хватило нахальства последовать за мной в Корнуолл. Полный и законченный ублюдок!

Мне стало нехорошо. Неужели книжка Кэтрин действительно такая ценная? Если так, то почему он вообще мне ее подарил?

И что будет делать теперь, когда узнает, что я вернулась в Лондон? Мне грозит опасность? Он может как-то заставить меня вернуть ему эту книжку, силой заставить? Только тут я осознала, что на самом деле не знаю человека, с которым спала целых семь лет.

Я позвонила Элисон.

— Не волнуйся, — сказала подруга. — Я их тут задержу. Они в любом случае планируют пробыть у нас недели две. Так что у тебя есть время передохнуть и осмотреться. Если Майкл соберется в Лондон, я тебе позвоню.

Следующие две недели я потратила на то, чтобы тщательнейшим образом вымыть и убрать свою квартиру — в первый раз за все время с тех пор, как я ее купила. Я выкинула пятнадцать черных пластиковых мешков мусора и вдруг ощутила себя странно очистившейся, словно пережила катарсис. Покончив с этим, я выставила квартиру на продажу и отдала ключи агенту по продаже недвижимости. Здесь я больше жить не желала.

Потом переехала в съемную квартирку в Чизуике, продала право на аренду магазина девице, только что окончившей колледж Сент-Мартин и желавшей заполучить место для продажи целой линии блистательно-идиотских одежек. Собственный наличный запас товаров я продала женщине, с которой случайно познакомилась в прошлом году на ярмарке народных промыслов.

После чего, чувствуя себя абсолютно свободной, лишенной каких бы то ни было корней, и в самом легкомысленном настроении отправилась в магазин Стэнфорда в центре города и скупила там все имевшиеся у них в наличии справочники и путеводители по Марокко.

Вечером перед отлетом меня начали одолевать сомнения и опасения. И я позвонила Элисон.

— Слушай, я завтра улетаю в Марокко. Вот и подумала — надо кому-то об этом сообщить, просто на случай, если со мной что-то случится.

На том конце линии воцарилось молчание — Элисон явно была шокирована.

— Ты летишь одна? — наконец спросила она тоном, полным недоверия.

— Э-э-э, да. Буду там жить в замечательном месте, в риале — это старый купеческий дом в столице, в Рабате. — И я дала ей адрес и объяснила, как со мной можно будет связаться. Перед этим я имела длительную беседу с женщиной, которая управляла этим заведением; она блестяще говорила по-французски, что заставило меня мобилизовать все свои школьные познания в этом языке и даже выйти за их пределы. Но мадам Рашиди была чрезвычайно любезна и готова оказать любую помощь и содействие. Мне предоставят гида, который покажет город, заявила она, это ее кузен, его зовут Идрис, он хорошо образован и отлично знает историю страны и прекрасно владеет английским. Это означало, что меня будут сопровождать, охранять и оберегать от «ненужного внимания», как она это назвала. Я так до конца и не поняла, что именно она имела в виду.

— Но, Джулия, это же мусульманская страна! Туда нельзя ездить в одиночку!

— Почему это?

— Опасно! Тамошние мужики, ну, если увидят европейку, которая ходит сама по себе, сразу решат, что это чудная добыча, что она сама напрашивается… У них же там всякий секс подавляется, такая уж это культура, женщины ходят закутанные с головы по пят, секс до брака запрещен. Женщина с Запада, наверное, представляется им чем-то вроде проститутки, выставляющей себя напоказ. А ты еще и блондинка…

— Ох, да перестань ты! — резко бросила я. — Прямо цитируешь «Дейли мейл»! В моих путеводителях говорится, что надо лишь несколько больше прикрываться, чем принято у нас, и вести себя разумно.

Мадам Рашиди уверяет, что все будет в полном порядке.

— Ну, так оно и должно быть, не правда ли? Она просто хочет заполучить твои замечательные английские денежки.

— В любом случае со мной будет ее кузен Идрис.

— Джулия, ты совсем с ума сошла! Ты его даже не знаешь… Он и сам может стать для тебя настоящей проблемой!

— Слушай, вообще-то я позвонила только для того, чтоб поставить тебя в известность, — резко заметила я. — И дать тебе мой новый номер мобильного. Я тебе сразу позвоню, как только устроюсь в этом риаде. О’кей?

Тяжкий вздох.

— Ну ладно, я вижу, мне тебя не отговорить.

— Я вылетаю завтра в десять и буду там к середине дня.

— Инш’аллах.

— Ох, как смешно!

Кэтрин

Август 1625 года

Когда аль-Андалуси достаточно окреп и снова стал исполнять свои обязанности капитана, дни Кэт стали длинными и пустыми. Каждое утро раис вставал с зарей, с первым призывом к молитве, с особой, ритуальной тщательностью умывался холодной водой из тазика, упрятанного за занавесом из бус, и, опираясь на палку, вырезанную для него матросами, прихрамывая, выбирался на палубу. И Кэт не видела его до самого захода солнца.

Сперва ей было трудно чем-то заполнить все это время. Она лежала в полумраке каюты, ожидая стука в дверь, что означало прибытие еды, всегда одинаковой — немного сухарей, чуть-чуть масла, ложка меда, чуть менее темного и острого на вкус, чем тот, которым она пользовала раны раиса, а также, время от времени, странный горячий напиток, сдобренный какими-то травами и с огромным количеством сахара, который девушка тут же жадно поглощала. Призыв к молитве снова раздавался в середине утра и еще раз, когда солнце добиралось до зенита. А он все не возвращался. Через несколько дней пленница поняла, что ей не хватает общества раиса, и это ее озадачило и озаботило. Она ведь, несомненно, должна была бы ненавидеть своего захватчика, желать ему смерти. Кэтрин подумала о своей семье и соотечественниках, сидящих в вонючем трюме. Как бы они поразились, увидев ее среди всей этой роскоши. Ее охватило чувство глубокой вины… Несколько дней назад она все-таки набралась мужества и попросила раиса позволить матери разделить с ней место в каюте, но тот лишь отвернул от нее свой хищный профиль, не ответив, так что она даже не знала, понял он ее просьбу или нет. Что-то стояло между ними, какая-то невысказанная вслух неловкость, напряженность, которую девушка никак не могла определить. Временами ей казалось, что все оттого, что она видела аль-Андалуси в жалком и слабом состоянии, совершенно беззащитного, и он этого стыдится; в иные моменты создавалось впечатление, что он почему-то зол на нее, — тогда мужчина сидел, мрачно нахохлившись и упорно глядя на огонь свечи, или читал какую-то переплетенную в кожу небольшую книгу, шевеля губами, словно ее вообще не было рядом.