Луиджи Малерба - Змея

Что представляла собой девушка, сидевшая рядом со мной в автомобиле? И что вообще она делала в моей машине, на соседнем сидении? Ничего особенного, говорил я себе, происходит нечто вполне естественное: девушка сидит рядом с мужчиной, и этот мужчина — ты, а эта девушка — Мириам, вы познакомились в спортзале Фурио Стеллы. Вот и прекрасно, говорил я себе, вот и действуй, скажи ей что-нибудь. Или нет, подожди пока с разговорами, потому что, открыв рот, ты не имеешь права произнести что-нибудь банальное. Но долго молчать тоже ведь нельзя. Некоторые мужчины говорят о других женщинах, некоторые — о войне, у них всегда наготове что-нибудь о войне, но я о ней ничего не знаю, когда я говорил, что был на войне, я лгал. Признаться честно, я и в армии-то не служил, хотя всегда делаю вид. будто служил. Однажды, когда был налет на наш город, я попал в бомбежку, а я рассказываю, будто дело происходило бог знает где, Эту ложь я повторяю всегда, когда есть повод. Я посмотрел на Мириам, курившую сигарету. Затянувшись последний раз. она выбросила окурок за окошко. Губы ее слегка дрожали, она смотрела на меня молча, словно ждала чего-то, словно хотела спросить: ну а что теперь?

А что? Ничего. Я сидел себе, как путник, одолевший трудную дорогу и добравшийся наконец до дома, где, он знает, ждут его все прелести жизни и дверь приоткрыта: толкни и входи, но он почему-то медлит. Ну вот, сидишь и занимаешься сравнениями, говорил я себе, хотя тебе прекрасно известно, что в подобных случаях надо шевелиться. Это как на войне — там тоже нельзя засиживаться на месте. Когда ты идешь в атаку, то даже поражение тебя не бесчестит, а если ты сидишь без дела, ничего не произойдет, а хуже «ничего» на свете не бывает.

Шевелись, подстегивал я себя и наконец начал действовать. У меня есть одно необыкновенное оружие. Не многие умеют им пользоваться. Я наделен особой способностью двигать языком — могу закручивать его винтом, могу заставить его вибрировать и по горизонтали, и по вертикали (по отношению к осевой линии лица), могу подтянуть его к самой гортани, а потом выбросить вперед с силой — как таран, или легонько — как удочку, могу держать язык совершенно неподвижным несколько минут, а потом пустить его скачками, словно он у меня с цепи сорвался. Я умею сворачивать его в трубочку, как дорожку, а потом внезапно распрямлять, умею вращать им, как пропеллером, бить, как хлыстом, втыкать его, как шпагу, распластывать, как простыню, или размахивать им, как флагом; он может быть у меня твердым, как кусок железа, или дряблым, словно медуза. Но для достижения наибольшего эффекта необходима внезапность. Как на войне. И еще все должно быть в темпе. Без этого ничего не выйдет — так, чепуха какая-то и все. Нужный темп выработать нельзя, это природный дар, который можно только совершенствовать, но в том случае, если вы им наделены.

Когда женщина «соответствует», я могу изобразить даже пробку от шампанского: свернуть язык петлей (женщина должна просунуть в нее свой) и резко дернуть. Из-за образовавшегося вакуума получается хлопок. Со стороны ничего не слышно так что этот фокус можно проделывать и при посторонних.

Без четверти шесть утра мы были еще там, в моей «шестисотке» -универсале с запотевшими стеклами. Происходило это 27 марта, в день, полный любви и ветра. Солнце взошло ровно в шесть часов восемь минут. Это был день Сан-Джованни Дамашено и Сант-Аугусты Верджине, время страстной заутрени, как явствует из книги гаданий «Барбанера» (стр. 57). Когда я открыл глаза (целуясь, я всегда их закрываю), вокруг нас не было никого, все машины исчезли, только двое верховых полицейских ехали мимо. Птицы уже пробудились. Одни, запрокинув голову, пели среди ветвей, другие кружили в воздухе, словно обезумев от дневного света, затмившего свет городских фонарей. Да, умение целоваться — это искусство.

Какой-то воробей присел на капот моей машины, потом сорвался с места и облетел вокруг памятника Гарибальди, героя нашего Рисорджименто. Строго говоря, на протяжении всей ночи у нас с Мириам был один сплошной долгий поцелуй.

Я не люблю прибегать к каким-то внешним эффектам, чтобы поразить женщину. Предпочитаю классический прием поцелуя. Мириам откинулась на спинку сиденья, точно я ее избил. Глаза у нее блестели, а вокруг них залегли тени, словно у горячечного больного, вид у нее был просто измочаленный. Она смотрела, как я закуриваю сигарету, и попросила дать ей потянуть. Я стал подносить сигарету и к ее губам. Она выпускала облачко дыма и просила еще. Никто не посмел бы отрицать, что в ту ночь между мной и Мириам началась самая настоящая любовная история. Если нет, то что такое любовная история вообще? Я лично понимаю это так, а что будет потом — уже неважно.

Двое верховых полицейских все еще крутились возле памятника и смотрели на нас. А я пытался завести машину. Давай уйдем, а ее здесь оставим, говорила Мириам. Нет-нет, она уже заводится, сейчас поедем. Но машина все никак не заводилась. Мне надо было довезти Мириам до магазина, ведь это ужас — идти пешком в такой ранний час, да еще после ночи, проведенной в машине. Вот увидишь, сейчас она заведется, говорил я, эти машины рассчитаны на страны с суровым климатом, они специально сделаны так, чтобы заводиться на холоде.

Верховые полицейские удалились. Может, они догадались, что я сейчас попрошу их помочь подтолкнуть машину, и потому поскорее убрались. Вот свиньи. Мотор уже разогрелся, говорил я, сейчас поедем, бензин есть, все есть, не может же она не поехать. Мне было стыдно за этот жалкий моторишко, работавший на холостых оборотах, за этот его натужный вой, нарушавший тишину холма Джаниколо в столь ранний час, а главное — на глазах у Гарибальди, у которого всегда все получалось. У этой свиньи Гарибальди, чуть было не сказал я. Дело кончится тем, что сядет аккумулятор, говорила Мириам, и аккумулятор действительно начал выдыхаться, мотор стал сбавлять обороты.

Мириам закурила сигарету, нетерпеливо выпустила несколько облачков дыма. Я должна вернуться домой прежде, чем выйдут дворники, сказала она, уже очень поздно, вернее, рано. Мириам посмотрела на посветлевшее небо. Буква «М» — «Мотта» погасла, погасли уличные фонари, только редкие автомобили проезжали с еще включенным фарами и капли росы стекали по запотевшим стеклам. У всех машин моторы работали исправно, только моя не желала сниматься с места. Никогда еще не случалось со мной такого, говорил я, чтобы мотор не заводился. Не злись, говорила Мириам, думаю, это нормальная вещь. Нормальная? Ну нет, говорил я, со мной такое случаться не должно.

Мотор уже едва тянул. Аккумулятор сел, говорила Мириам. Но мотор же новый, почти новый. Может, аккумулятор сам по себе подзарядится.