Марат Валеев - Лекарство для тещи

— У всех дети как дети! Один ты у меня… Торгаш несчастный! Вот кем стал Колька Бандурин?

— Ну, прокурором.

— А-а, то-то! А ведь вместе росли, можно сказать.

— Мама, так Кольку Бандурина сняли недавно.

— Как это сняли? Прокуроров у нас не снимают!

— А вот его сняли! За злоупотребления. И теперь он сам может сесть. Где-нибудь рядом с Олежкой.

— Как, Олежка сидит? Такой красавец, спортсмен, чемпион. За что же его?

— Связался там с одними, долги они вышибали.

— Ну ладно, а вот взять Витеньку Пожарского. Кто ты и кто он?

— Ну, артист он… С погорелого театра.

— Не погорелого, а областного драматического!

— Прогорел театр. Уже полгода актерам зарплату не платит.

— Боже, какое время! Какое несчастье! Ну и где теперь Витенька?

— Не переживай за него, мама! Он все же, как-никак, мой одноклассник. Я его к себе пристроил.

— Куда, торгашом? В свою лавку? О, несчастная я, несчастная! За что только боролись твои деды и прадеды?

— Во-первых, маму, не в лавку, а в один из сети магазинов. Во-вторых, мои деды и прадеды и боролись за то, чтобы всем было хорошо.

— Ай, оставь, тебя не переспоришь, торгаш несчастный!.. Постой, куда это мы едем?

— Уже не едем, а летим, мама! На Сейшелы

— На Сейшелы? Не хочу! Мы там уже были.

— А куда же ты хочешь, мама?

— На Бали!

— Ну, на Бали, так на Бали! Поворачивай, Сергей Михайлович! Так, кто у нас там еще остался, мама?..

— Дядя Карим, ты чего такой взъерошенный?

— Э-э, балам, вот сижу, полисыя жду.

— Зачем, кто ее вызвал?

— Я и вызвал.

— А что случилось-то?

— Что-что… Пошел на смена, забыл пропуска. Возвращаюсь, стукаю в дверь. А мине не открывают.

— Может, тетя Фарида куда вышла?

— Куда? Нощь ведь. Я опять стукаю. Наконец, открывает мне моя Фарида, моя жаным*. И какой-то она шибко ласковый. Как будто я полушка принес.

— Так у тебя получка неделю назад была, дядя Карим. Мы еще с тобой на нее пива попили.

— Вот-вот! Еще триста рублей остался, я жена отдал. Э-э, думаю, жаным, меня на мягкий хлеб не проведешь! Кино смотрю, этот, как его, анекдоты слушаю. Я в шипонер. А там — сидит! Голый, слушай, ножки крендель сделал и шалма на голова!

— Ух ты! Мулла, что ли?

— Тьфу на тебя, Петька! Этот шалма на его голова был мой шарф! Ага, думаю, вор, мой вещь хотел украсть! Жена пугал, вон сама не свой к свой мама убежал! Сейчас, говорю, сволишь, я тебе секир-башка* сделаю, обрезание ясым*! Я его поймал за этот…

— Прямо за…?

— Еще раз тьфу на тебя! За рука! Тащу его как баран из сарай и кричу: «Ты кто, зачем на мой шкаф поселился?». А он мне: «Я йог, йог!». Слышишь, брат Петька, на глаза мне врет, говорит, «йок» его тут. Как же йок*, когда бар*?

— Хе-хе, дядя Карим, йог — это вроде факира!

— Ну да, он потом так и сказал, что он — факир-макир, мой жена лешит. Это без штана лешит?! Я хватаю его за горла, а он кричит: «Уйди, я в астрале!» Я понюхал — тошно! И в шкафа, и на пол! Чушка какой-то, а не факир!

— Ой, не могу! Дядя Карим, в астрале — это когда душа из человека выходит…

— Она у этот факир-макир и вышла. Он лежит на свой… асрал, весь сасык*… вонюший, и еще издевается: я, говорит, не рваный…

— В нирване!

— Был не рваный, Петька, был! А теперь вот сижу, полисыя жду. Сам вызвал! Тюрма теперь буду жить.

— Погоди, дядя Карим! Вон, смотри, это не твой факир, босиком и в одних трусах побежал? Ату его, ату!

— Он, сволишь! Сейчас догоню, дорву ему все, что осталось, чтобы совсем йок стал! Тюрма буду жить! Я такой шеловек!

— Да ну его, дядя Карим! Пошли ко мне лучше пиво пить, у меня получка была!

— Полушка? Это, балам, хорошо! Но как меня потом моя Фарида, моя жаным, меня найдет?

— Найдет, дядя Карим, не сомневайся! Бабы — они всегда и везде, всё и всех находят! Хоть русские, хоть татарские, хоть каковские!

— Правильные твои слова, иптяш* Петька! Ну, тогда пошли к тебе пиво пить!

Некоторые примечания:

*балам — дитя мое (с татарского);

*жаным — душа;

*секир-башка — и так все знают;

*ясым — произведу;

*йок — нетути, отсутствует;

*бар — а это наоборот, то есть — есть;

*сасык — амбре, неблагоприятный запах;

*иптяш — товарищ, друг, приятель. Кореш, одним словом.

Петрович утром в понедельник проснулся с тяжелой головной болью — мозжило так, что искры из глаз сыпались, а губы с правой стороны рта как будто задеревенели.

«Эх, не надо было вчера мешать водку с пивом!» — с раскаянием подумал он (в который уже раз), и только свесил гудящую голову с дивана, чтобы посмотреть, не оставил ли чего на полу себе на утро для опохмелки, как в черепной коробке у него что-то взорвалось. Перед глазами сразу же все стало багровым, потом потемнело, и Петрович под оглушительный звон в ушах устремился в этой кромешной мгле к какой-то светлой точке, постепенно разраставшейся впереди.

«Ни фига себе, лечу куда-то! — как-то отстраненно подумал Петрович. — С чего бы это вдруг?»

И внезапно догадался: да это же он дуба дал! Но не испугался, потому что ему было не больно, и не страшно, а просто интересно. И главное, пропало мучительное желание опохмелиться.

А светлая точка все расширялась и расширялась и становилась ярче. «Ага! — вспомнил Петрович из когда-то прочитанного в газетах и услышанного по ящику. — Это тот самый знаменитый тоннель и есть, по которому души покойников (ёкарный бабай — дождался: я — покойник!) устремляются к своему светлому будущему. То есть к вечной жизни! Ладно, полет пока нормальный. Посмотрим, что будет дальше…»

А точка между тем уже превратилась в ослепительное круглое оконце размером с футбольный мяч.

«Однако, эта загробная жизнь для кого-то вечное райское наслаждение, а для кого-то и вечные муки, — опять же вспомнил Петрович с беспокойством, — А меня-то, меня что ожидает в конце этого тоннеля?»

Петрович, после недолгого анализа своего жизненного пути, решил, что он может оказаться где-то посередке, потому как жизнь он вел, по его разумению, как все — местами грешную, местами праведную. И грехи у него были так себе: ну, пил, курил, дважды женился, Хоть и нечасто, но регулярно изменял обеим женам, как впрочем, и они ему, почему и кукует остаток жизни бобылем. Работу свою всегда работал добросовестно, разве что, когда уходил в запой на пару-тройку дней, забивал на нее. Но зато никого в своей жизни не обокрал, не убил. Ну и куда его такого определят там, куда сейчас со свистом летит его душа сквозь темный тоннель?

Внезапно темень закончилась, и Петрович оказался стоящим на какой-то странной субстанции — туман не туман, облако не облако, так, что-то вроде геля, но прочнее и лишь слегка проседающее под его весом. И вокруг было ослепительно светло, хотя солнца видно не было. И что удивительно — Петрович был абсолютно гол, и видел и ощущал себя, все свои члены, в которых ему сразу же не все понравилось. Что-то могло быть побольше, а что-то и поменьше. Ну, пивное пузо, например.