Марат Валеев - Лекарство для тещи

— Не может быть! — не поверил своим глазам Голянский, дрожащими руками снимая трепыхающегося сазана с крючка. — Ты, Мамыков, просто кудесник. А ну, еще попробую!

Он поплевал на червяка и закинул удочку. Поплавок тут же уехал вбок. Голянский выдернул еще одного сазана. Причем точно такого же, как первого. Потом еще, еще, еще. И неожиданно клев так же резко оборвался, как и начался.

— А ну, сыпни еще своей чудесной прикормки! — азартно крикнул Голянский Мамыкову. Мамыков посыпал Навозиху просом. Но Навозиха молчала.

— Тьфу ты, блин! — разочарованно сплюнул в воду Голянский.- Только разошелся, и на тебе!

— Навозиха, а Навозиха, дай нам еще рыбки! — дурашливо возопил Мамыков, воздев руки кверху и косясь на темную шевелящуюся тень в глубине реки.

И тут Навозиха забурлила, из ее вод восстал аквалангист с пустым садком в руках.

— Сазаны кончились, господин Голянский, — сказал аквалангист, выплюнув загубник. — Если немного подождете, подвезут свежего карпа…

— Алло, здравствуйте! Это служба досуга. Хотите поговорить с девушкой?

— Да какая еще, на фиг, девушка? Некогда мне — бешбармак варю. Надо уже сочни в бульон опускать. Все, пока!

— Извините, это служба досуга. Это я вам только что звонила?

— Ну, чего надо? Не хочу я говорить ни с какой девушкой. У меня уже сочни довариваются. Сейчас и туздук подойдет… А запах, запах! Я обалдеваю! Все, не мешайте мне!

— Алле, извините, это снова я, девушка из службы досуга! Повторите еще раз, пожалуйста, что вы там такое варите?

— Ну, бешбармак.

— Как интересно! А я вот этот баш… бешбармак еще не варила никогда. Это, кстати, чье блюдо? Кто его придумал?

— Постой, как тебя там…

— Анжелика! А вас как зовут, молодой человек?

— Петро я. Постой, Анжелика, сейчас я туздук сниму, а то лук разварится…

— Лук разварится… Как интересно!

— Так вот, Анжелика, у меня в корешах есть и башкиры, и татары, и казахи. И все они говорят, что это их национальное блюдо. Я и не спорю. Главное, что они меня научили, как его готовить. Очень просто и очень вкусно. А я их научил варить настоящий украинский борщ, с пампушками!

— Петро, а если не секрет, кому вы варите ваш этот бешбармак?

— Та кому — себе ж!

— А где же ваша жена?

— Объелась пампушек… В разводе я!

— Как интересно! А вы не могли бы, Петро, и меня научить варить бешбармак?

— Что, вот так по телефону?

— Нет, по телефону не надо. Он мне так надоел сегодня! А вы знаете, у меня как раз смена кончается…

— Так тебя ж, поди, муж дома ждет?

— А мой муж объелся груш!

— Вон оно как! Ну, тогда подъезжай, Анжелка! Диктую адрес. Да, прикупи-ка сметаны. Я тебя и борщ варить научу. С пампушками!

Кузякину не спалось. Он ворочался, ворочался, потом решил посчитать овец — слышал, что это иногда помогает. Досчитал до пятнадцати и сбился — бараны заволновались, стали перебегать с места на место. Когда они немного успокоились, Кузякин вновь стал считать этих пугливых животных. Только с третьей попытки ему удалось пересчитать всю отару. Удовлетворенный Кузякин стал было уже засыпать. Но тут пришел чабан — здоровенный небритый брюнет в брезентовом плаще с капюшоном, и поинтересовался, что это Кузякин делает в его отаре.

— Да вот не спится, — пожаловался Кузякин. — А говорят, когда посчитаешь овец, приходит сон…

— Ну да, а тут пришел я, — буркнул пастух. — Ну и сколько ты их насчитал?

— Пятьсот семьдесят пять штук! — отрапортовал Кузякин.

— Так, а было шестьсот, — задумчиво сказал пастух и поудобнее перехватил герлыгу, длинный шест с крюком на конце. — Где еще двадцать пять?

— А я почем знаю? — пожал плечами Кузякин. — Видно, сперли, пока ты где-то шлялся. Сам-то где был?

— Да я это… Только на пять минут отлучился, — смутился чабан. — За куревом сходил.

— А что, оставить за себя некого было? — поинтересовался Кузякин. — Сейчас ведь время такое, все всё тащат, ничего без присмотра оставить нельзя.

— Да вот то-то и оно, что некого, — вздохнул пастух, закурил и гулко закашлял, отчего отара вся разом испуганно подпрыгнула на месте и брызнула врассыпную. — Сын со мной работал, да в армию ушел. Говорит, лучше там строем ходить, чем здесь строить этих глупых баранов.

Кузякин, дослушав его, сбегал и вернул отару на место, подгоняя овец разбойничьим посвистом

— Слушай, у тебя неплохо получается, — похвалил чабан, когда запыхавшийся Кузякин вернулся обратно. — А не хочешь ко мне в напарники? Все равно ведь не спишь…

— Прямо и не знаю, — с сомнением сказал Кузякин. — Как-то это неожиданно.

— Я тебе платить буду. Натурой, — продолжал уговаривать его брюнет.

— Как это? — засмущался Кузякин и даже покраснел. — У меня нормальная ориентация, я на женщине женат.

— Дурачок, ты это чем подумал? — ласково сказал чабан. — Я тебе в счет зарплаты овцами буду платить. Пойдет?

— А что я с такой зарплатой буду делать?

— Ну, ты какой-то совсем не такой, — с досадой сказал чабан. — Ты когда-нибудь вообще баранину ел?

— Ну, ел. Я ее, можно сказать, даже люблю.

— Вот, — одобрительно сказал чабан, раздавив окурок о каблук сапога. — Овца — это и есть и баранина. Только пока живая.

— Так мне ее что, надо будет… того, как это… ну, убивать, что ли? — потрясенно спросил Кузякин.

— А как же! Добровольно она тебе мяса не даст, — авторитетно заявил чабан. — Разве что только шерсть. И то без особой радости. Ну, выбирай, чем будешь брать зарплату: мясом или шерстью?

— Лучше шерстью, — подумав, сказал Кузякин. Он вспомнил, что его теща умеет вязать, и ей иногда дальние родственники присылали из деревни вонючие посылки с овечьей шерстью, которую теща затем азартно теребила и скручивала из нее нить для пряжи.

— Ну, на сегодня твой рабочий день закончился, — сказал чабан. — Ты неплохо потрудился: и пересчет мне сделал, и разбежаться отаре не дал. Так что сейчас мы тебе настрижем зарплату…

Он ловко выхватил герлыгой из отары за заднюю ногу тучную овцу, посадил ее на курдюк и защелкал невесть откуда взявшимися огромными ножницами. С придушенно мекающей овцы шерсть стала сползать, как толстый вязаный свитер.

— Здорово! — восхитился Кузякин. — Я подобное только по телевизору видел. Так австралийские фермеры стригут.

— Как видишь, не только австралийские, — горделиво сказал чабан, по небритым щекам которого струились ручейки пота. — Хочешь попробовать?

— Хочу! — азартно сказал Кузякин. Он тут же оседлал наполовину остриженную овцу и плотоядно защелкал ножницами…

— А-а-а, сволочь, что ты делаешь! — услышал вдруг Кузякин истошный вопль, и очнулся. Он обнаружил себя в супружеской постели, сидящим верхом на жене. В одной руке Кузякин держал маникюрные ножницы, а на кулак другой его руки были намотаны волосы жены. И эти волосы Кузякин пытался состричь.