Марат Валеев - Лекарство для тещи

— Значит, у них — Андрюшка Петрович баба! — сделал я вывод. Мы с Федяном так и покатились со смеху.

Однако вскоре нам стало не до смеху. Уже через несколько дней нам наши жены стали тыкать этим Андрюшкой Петровичем в глаза, оглоблю ему в ушко. Мало того, что не пьет и ковры выбивает, так он еще и мусор сам всегда выносит. И посуду даже бабе своей помогает мыть — Федянина жена видела, когда ходила к ним за солью знакомиться. Короче, окончательно испортил нам обстановку этот нехороший Андрюшка Петрович. Ну, не мужик!

— А давай мы ему по мозгам надаем? — предложил я Федяне.

— А за что? — тупит Федян.

— А за все хорошее! — говорю я. — Глядишь, поймет, исправляться начнет.

— А если не мы, а он нам? — засомневался Федян.

— Да куда ему! — раззадорил я его. — Он же баба, не мужик.

Ну, мы, как водится, для уверенности раздавили полбанки, и когда этот Андрюшка Петрович честно нес из магазина домой только хлеб и кефир, подловили его у нашего любимого скверика.

— Ну, щас мы тебя воспитывать будем, козел! — засучивает рукава Федян.

— Ага, держись, интеллигент паршивый! — зашел я ему за спину.

— Господа, а может, не надо? — вежливо спросил этот Андрюшка Петрович. Как же, не надо! Еще как на…

…Я очнулся за заборчиком в скверике. Гляжу, рядом на карачках стоит Федян и башкой трясет.

— Что это было? — спрашиваю я Федяна.

— А я откуда знаю? — проныл Федян. — Может, карате, а может джиу-джитсу.

Больше мы к Андрею Петровичу не приставали. Ну его! Разве мужики так дерутся?

…И вот Сиракузов, как тот придурок из анекдота, сидит в шкафу в чужой супружеской спальне. В трусах и на корточках, за душной и тесной шеренгой шуб, плащей, платьев. По лицу, шее струится пот, сердце гулко бьется почему-то не в груди, а в ушах. Жарко, но его бьет озноб. Это нервное. Ну, еще бы. В самый пикантный момент из прихожей донеслась трель дверного звонка. Это в три-то часа ночи?

Их буквально разметало в разные стороны. Причем Сиракузов почему-то сразу оказался в шкафу. Это любимая поддала ему своей восхитительной коленкой и прошипела:

— На всякий случай: вдруг муж вернулся. Хотя никак не должен. Он же на соревнованиях.

Захлопнула за ним дверцу, да еще и ключ провернула.

«Блин, а шмотки? Нет, так больше нельзя!»

А тут еще на инородное тело начала слетаться моль. Эти маленькие крылатые твари стали исследовать и без того не могучую растительность Сиракузова на предмет съедобности. Черт, как щекотно!

Милая ушла в прихожую, спросила своим мелодичным капризным голоском, от которого у Сиракузова всегда мурашки по телу, особенно по отдельным его частям:

— Кто там? Я сплю!

Сиракузов выпростал ухо из-под полы какой-то шубы и приложил его к дверке шкафа. Силой воли усмирил грохот сердца в ушах и расслышал грубое, но нежное:

— Бу-бу, бу-бу-бу!

— Васенька, это ты? — радостно (ах ты, зараза!) пискнула их милая и защелкала задвижками, загремела цепочкой.

«Так-а-ак! Значит, все-таки, муж! Василий Бугаев, чемпион города по боксу. Уезжал на чемпионат области. Должен был только послезавтра вернуться. Козел!

— Вылетел я, в первом же туре, заинька, — войдя в прихожую, заплакал Василий.

— Ну что ты, дорогуша, успокойся, — заворковала их милая. — Сейчас душ примешь, и баиньки. А потом ты их всех побьешь, в другой раз!

— Ехал и всю дорогу думал, кого бы поймать, на ком злость сорвать, — шмыгая своим кривым сломанным носом (Сиракузов как-то видел этот мужественный шнобель), пожаловался боксер. — И представь, никто ведь так и не подставился.

«Ой-ей-ей! А груша-то для битья вот она, в шкафу его жены сидит. И у груши этой страшно затекли ноги. Нет, так больше нельзя!»

Сиракузов сел и вытянул полусогнутые ноги, подошвы которых уперлись в полированную перегородку шкафа. А пальцы ног начали выбивать мелкую дробь по гулкому как гитарная коробка дереву.

«Черт, да что же это такое!»

Сиракузов снова уселся на корточки. И тут ключ в дверце шкафа начал проворачиваться. Сиракузов зажмурился и скрестил перед собой руки со сжатыми кулаками: так просто выколотить из себя душу он не даст!

— Выходи и быстро одевайся, — жарко зашептала милая.

— А этот, однофамилец твой?

— Он в душе, и не скоро выйдет.

— А после душа вы в кроватку, да? — скрипнул зубами Сиракузов.

— Иди уж! — прильнула она в прихожей к нему, куда они пробрались на цыпочках. — Через неделю я тебе позвоню. Он на межрегиональные соревнования уедет, на три дня. Придешь?

Рядом, за дверью ванной комнаты, громко шумел душ, под тугими струями которого что-то фальшиво напевал муж ее милой, изредка царапая ветвистыми рогами по мокрой кафельной стене.

— Ни за что и никогда! — сердито прошипел Сиракузов, выходя на лестничную площадку. — Пока не поставишь в шкафу табуретку… И моль выведи!

— Ну что?

— Не берет, сволочь! — в бессильной злобе скрипнул зубами Мамыков.

— Надо же! — восхитился Грецкин. — Как вас напугали-то. Не берет… Но и бумагу не подписывает?

— Не подписывает, — вздохнул Мамыков. — Нельзя говорит, и хоть ты тресни.

— Ну что ты за зам у него такой?

— Да хороший я у него зам, и поэтому тоже не берет. Боится, что подсижу.

— А как быть? Дело-то стоит.

— Надо еще подумать, как его уломать, чтобы взял.

— Слабые-то места у него есть? Может, бабу ему красивше какую подложить? — предложил Грецкин.

— Да ну! — безнадежно махнул рукой Мамыков. — Рядом с ним такое чудо писаное лежит, что на других он и смотреть не хочет.

— А если его подпоить и бабло в карман засунуть?

— Не пьет уже лет пять. Как на этой чуде-юде женился, так и не пьет. Боится, что уведут.

— Вот черт! — задумался Грецкин. — Ну, а увлечения у него какие есть?

— Ну, вроде рыбак он заядлый. Хотя на нашей Навозихе и клева-то, сам это знаешь, не бывает, но исправно торчит там каждую субботу. Релаксирует!

— Так увяжись с ним. Скажи, что прикормку клевую достал. А уж что он с крючка снимать будет, моя забота. Директор магазина «Живая рыба» в области — мой кореш!

В следующую субботу начальник одного из департаментов районной администрации Голянский со своим заместителем Мамыковым сидели на бережку Навозихи с закинутыми удочками. На той стороне речки обосновалась еще одна компания рыбаков. Как обычно, не клевало. Ни у тех, ни у этих.

— Ну и где же твоя волшебная прикормка? — с иронией спросил Голянский.

— А вот мы щас ею речку-то посыплем! — громко сказал Мамыков. И посыпал Навозиху обыкновенным просом. На той стороне что-то громко плесканулось, и через пару минут поплавок у Голянского резко ушел в глубину. Тот потащил удочку и ахнул: на крючке сидел килограммовый сазан. Которых в Навозихе отродясь не водилось.