Гордон Корман - Рестарт

Shosh466:

Джоэл, нам надо поговорить.

Пианино расстроено.

Собственно, расстроена вся моя жизнь, но пианино – совсем вдрызг. Вот в Мелтоне, который был мне отвратителен, все было настроено в самом лучшем виде. Иначе там просто невозможно. У всех студентов там был абсолютный слух: инструменты содержались в идеальном состоянии; даже кованые ворота, когда скрипели, выдавали безукоризненное си-бемоль. У меня тоже абсолютный слух, так что я знаю, что говорю.

Я живое доказательство того, что если у тебя есть все данные для учебы в музыкальном колледже, это еще не значит, что тебе надо в нем учиться. Я люблю фортепьяно, но не настолько, чтобы зацикливаться на нем, как мелтонские студенты. Я хочу играть музыку, а не ощущать себя единым целым с инструментом. А в музыкальном колледже на нем недостаточно просто играть. Ты должен им жить, им дышать, сочинять для него музыку, понимать его, как самого себя. Еще ему надо сопереживать, как живому человеку. Честное слово.

Я все это ненавидел. Ненавидел жить в общежитии и пользоваться одной уборной с одиннадцатью другими мальчиками. Ненавидел своего соседа по комнате, его скрипку и его астму, ненавидел, как он, присвистывая во сне, издает ре третьей октавы.

Но больше всего в Мелтоне я ненавидел то, почему мне приходилось там торчать. Меня выжили из города три дебила, и колледж тут, по большому счету, ни при чем. Хотя все знали, что эти трое – настоящие малолетние преступники, отвечать пришлось мне. К этому Мелтон тоже никакого отношения не имеет.

А теперь я должен поверить, что главный из этой троицы, Альфа-Крыс, стал хорошим, потому что упал на голову.

Не знаю, не знаю… Но главное – я дома. И не страшно, что из-за этого пришлось поменять настроенное пианино на расстроенное.

Я там, где и должен быть. Я счастлив. Но…

Надо бы быть осторожнее с желаниями. В Мелтоне я скучал по Митци, меня почти физически мучила боль разлуки. А теперь она меня бесит. Понятно, собачка мне рада, но она не отходит от меня ни на шаг! Я весь в ее шерсти и от этого постоянно чихаю. Когда все-таки удается выгнать ее из комнаты, она ложится за дверью и начинает скулить. У нее выходит фа-диез.

Родители считают себя виноватыми в том, что со мной случилось, и поэтому стараются всячески мне угодить, носятся со мной, как с новорожденным. А Шош, снова встретиться с которой я был ужасно рад, вызывает у меня беспокойство. Во-первых, она слишком часто упоминает Альфа-Крыса. «Чейз думает, что, стараясь прославиться на Ютьюбе, Брендан рано или поздно свернет себе шею…» «За то, что Чейз поддался ему в армрестлинге, мистер Солвэй запустил в него желейным пудингом…» «Когда Хьюго брал интервью у водителя школьного автобуса, камера у Чейза ни разу не дернулась – даже когда они переезжали железнодорожные пути…»

Моему терпению приходит конец.

– Чейз такой, Чейз рассякой, – передразниваю я ее. – Больше и поговорить не о ком, что ли?

Но Шош относится ко мне с терпением и пониманием. Это тоже раздражает. Вот эти терпение и понимание – зачем они? Ведь тем и хороша жизнь дома – возможностью от души поспорить с родными.

– Подожди до понедельника. Ты глазам своим не поверишь, как он переменился.

– Мне совершенно не интересно, как он переменился, – честно говорю я. – Потому что я с этим типом общаться не собираюсь.

– Но тебе все равно придется с ним пересекаться. Ты же будешь заниматься в видеоклубе? Чейз тоже его член.

– Очень рад за него.

Она смотрит на меня с сочувствием.

– А, понимаю, ты нервничаешь.

Разумеется, нервничаю. Я несколько месяцев не переступал порога школы, а воспоминания о ней у меня довольно паршивые. Человеку, которого не травили в школе, очень трудно объяснить, каково это – когда тебя травят. Если тебя избрали жертвой, ты не просто выносишь постоянные наезды и издевательства, это было бы еще ничего. Но даже в те промежутки, когда тебя никто не трогает, ты с затаенным ужасом ждешь следующей гадости – она может прилететь в любой момент и откуда угодно. У тебя развивается настоящая паранойя, ты на полном серьезе опасаешься, что еще шаг – и пол разверзнется у тебя под ногами. Дошло до того, что в относительной безопасности я чувствовал себя только за фортепьяно. Но в один прекрасный день инструмент полыхнул огнем мне в лицо. И после этого во всем мире не осталось такого места, где бы я мог ничего не бояться.

Терпеть и дальше было невозможно. Поэтому я прощаю маму с папой за то, что они отправили меня в Мелтон. Сейчас мне немного лучше – но только потому, что уж очень паршиво было в Мелтоне. Когда в тебе видит жертву шайка придурков, это их проблема. Но когда ты и сам с их подачи начинаешь считать себя жертвой, ты оказываешься в яме, из которой страшно трудно выкарабкаться.

Яма разверзается еще глубже утром в понедельник, когда мы с Шош вылезаем из машины и видим перед собой Хайавассийскую среднюю школу. Я отлично понимаю, что кирпичи и цемент не способны замышлять зло. Но несмотря на это, я не могу избавиться от ощущения, что само школьное здание готовит мне какую-то гадость.

На прошлой неделе директор Фицуоллес связался с моими родителями и предложил в первый день лично встретить меня перед занятиями. Я сказал, что не надо и что расписание уроков я сам распечатаю с сайта. Видно, он хотел, чтобы я знал, что он всегда готов прийти мне на помощь. Нашелся защитник! Он и раньше был готов за меня заступиться – и что из этого вышло? Стопроцентную безопасность человеку гарантируют только телохранители из Секретной службы. А без них ты все равно рано или поздно окажешься в безлюдном коридоре или в пустой раздевалке. [9] Секретная служба – федеральное агентство США, занятое охраной высокопоставленных чиновников США и членов их семей, а также борьбой с подделкой денег и ценных бумаг.

– Ну что, готов? – окликает меня Шош.

Я не готов, но все равно киваю. И мы оказываемся посреди школьной толпы. Я и забыл, какой мощный здесь звуковой фон – хаотичное смешение звуков, слишком разнообразных, чтобы назначить им ноту или даже аккорд.

Кое-кто оглядывается на меня, удивляется моему возвращению. До меня доносится шепот: «Это он!», «Джоэл вернулся!», «Это тот парень, у которого взорвался рояль». Я ловлю несколько радушных взглядов и один-единственный враждебный – от здоровенного детины, по виду – футболиста. Но большинство просто не обращают на меня внимания – это, скорее всего, те, кто и не заметили, что я куда-то исчезал. Это, наверно, противнее всего: я прошел через ад, меня затравили до того, что пришлось уехать из города, – а большая часть окружающих никак этого для себя не зафиксировала. Школьные психологи знай себе несут чушь о том, что мы должны «чувствовать общность», а садистам вроде Чейза Эмброза тем временем все сходит с рук, потому что их жертвы остаются невидимками.