Эдвард Кэри - Кроха [litres с оптимизированными иллюстрациями]

Я стояла в дверях кухни и наблюдала, как он отворил входные двери и кашлянул.

– Едва ли ты выспался сегодня, – сказал он. – Мы все плохо спали.

А мы подошли ближе – посмотреть, что будет дальше.

Оборванец, скривив губы, медленно поднялся, но Куртиус не оробел и не ретировался в дом. Парень поднялся на верхнюю ступеньку, и Куртиус сделал единственное, что ему оставалось: засунул пальцы в кармашек жилета и выудил оттуда монетку. Оборванец ее взял. И завладев монетой, тут же перестал рычать. Куртиус победно взглянул на нас: в глазах вдовы он должен был выглядеть героем. А та, не ожидавшая такого поворота событий, сердито забурчала и запыхтела, но не смогла найти правильные слова.

– Эта тварь принадлежит к отбросам общества, – заявила вдова. – Он сюда не войдет!

– Ты добрый малый, – продолжал новоявленный Куртиус. – Ты мне нравишься. Но ты груб. А в доме немало хрупких вещей. Поэтому сиди снаружи, можешь рычать и топать сколько угодно, ведь ты создан для жизни на улице, не так ли? Тебя не должны стеснять стены. Поэтому да – не стоит входить в дом.

– И вообще, – встряла вдова, – держись от нас подальше!

Она повернулась, пыхтя от возмущения, и с неудовольствием обнаружила меня слишком близко от себя и сразу же вспомнила нечто, что неприятно поразило ее прошлой ночью.

– Ночью, Эдмон, – строго заметила она, – я видела тебя!

– Да, маман, а я вас! Там такая битва разразилась!

– Ты стоял чересчур близко к служанке.

– Я… я…

– Ты станешь это отрицать?

– Нет, маман, я не могу этого отрицать.

– Ты не можешь лгать своей матери!

– Нет, маман, никогда в жизни!

– Тогда чем объясняется твое поведение?

– Я испугался, маман. А она… оказалась рядом.

– Эдмон! Знай свое место! Ты не можешь находиться вблизи от этой кухонной крысы!

– Да, маман.

– Тебе нужно утешение? Приходи ко мне. Я утешу тебя!

– Да, маман.

– А ты, Крошка, грязная, мерзопакостная тварь, если ты хоть пальцем дотронешься до моего сына, я вышвырну тебя в сточную канаву.

– Да, мадам, конечно, мадам.

Желаю тебе сдохнуть в муках, подумала я и очень четко представила себе эту картину. Интересно, почему она так бессердечна, при том, что я все это время работала на нее не покладая рук? Может быть, ей просто требовался кто-то, стоящий ниже ее, чтобы быть уверенной в том, что сама она не находится на низшей ступеньке общества? А может быть, она считает бессердечие зримым признаком своего успеха?

Я не сомневалась, что после этого выяснения отношений между матерью и сыном я больше не услышу скрипа ступенек по ночам. И что я обречена на вечное одиночество в кухне и «мое место» поглотит меня всю без остатка.

– Это просто возмутительно! – заявила вдова напоследок. – Только потому, что этот бродяга устроил драку на наших ступеньках, неужели нужно поднимать такой тарарам! Остается надеяться, что этот живой отброс устанет от нас очень скоро и все снова вернется в нормальное русло!

Но этого не случилось.

После того как чумазый оборванец окончательно обосновался на крыльце Обезьянника, ни его, ни моего хозяина уже было не остановить. Парень не только ночевал на крыльце, но и оставался там весь день, а вскоре начал выполнять небольшие поручения, связанные с Кабинетом моего хозяина.

Оборванец не просто привязался к Куртиусу. Он еще и высылал нам своих личных посланцев в виде блох. На локтях у Эдмона появились крошечные волдыри, и сквозь приоткрытую дверь кухни я видела, как он их расчесывал. А вдова обнаружила у себя на шее под затылком клеща. Куртиус отнесся к этому клещу с величайшим вниманием и обратил процесс его удаления в душещипательную драму. Меня вызвали – настолько серьезной была травма, нанесенная вдове! – и приказали принести таз с горячей водой.

– И зачем тебе понадобилось глазеть на мои плечи? – прокудахтала вдова. – Жук сидит у меня на шее! Нет, я не расстегну жакет!

Сии медицинские заботы Куртиуса также следовало связать с появлением чумазого оборванца, ибо мой хозяин никогда бы не осмелился дотронуться до шеи вдовы, если бы не клещ, ниспосланный нашим бродягой, и теперь он обнимал и сжимал эту шею с нежностью. Потом Куртиус хранил этого клеща на лоскуте красного бархата в коробочке, которую поставил на каминную полку у себя в спальне. Я сама ее видела, когда пришла к нему опорожнить его ночной горшок.

Одни оставляют своих собак на улице, на холоде, другие позволяют им жить в доме, забираться на колени и даже в постель. Можно понять, что за характер у человека, по его отношению к собакам. И вот вам черта характера моего наставника: Куртиус не только настоял на том, чтобы бродяге позволили спать на крыльце, точно ему могли в этом воспрепятствовать, но даже отдал ему свой прикроватный коврик.

Наконец Куртиус поинтересовался у парня, как его зовут. В ответ бродяга выдавил из себя звук, больше похожий на собачий лай, чем на человеческое имя.

– Как-как? – переспросил Куртиус. – Попробуй еще раз. Скажи снова.

На сей раз я различила слова: Жак – тут я почти не сомневалась. Что же до другого слова, то я ничего не поняла.

– Визаж? А… Бовизаж! – воскликнула вдова.

Бовизаж ? Красивое лицо?

– Жак Бовизаж, – прорычал он и кивнул.

А Куртиус, кому в лицо швырнули эти слоги, был в восторге. Какое чудесное имя у этого уродца! И вместо того чтобы расхохотаться, глядя на такого зверя, Куртиус слегка улыбнулся.

– Да, ты и впрямь красавчик, Бовизаж!

А с наступлением ненастья Куртиус вновь проявил характер. После долгих переговоров за закрытыми дверями с обомлевшей вдовой он пригласил Жака спать в доме – ему дозволялось свернуться калачиком под дверями. Теперь я точно была уверена, что Эдмона никакими коврижками не заманишь спуститься вниз. В отчаянье я подбросила ему записку. Записка гласила:

Получив мое послание, он, похоже, испытал шок и быстро смял клочок бумаги, но его уши, я заметила, покраснели пуще обычного. Жаку Бовизажу было приказано всегда оставаться у входных дверей и ни под каким видом никогда не прикасаться к восковым головам. Но было уже слишком поздно: если позволяешь псу спать в доме, это разрешение уже никак не отменишь. Никогда не приводите диких животных к себе в дом! Его старинные друзья, бродячие псы с бульвара, сбежались к нашему крыльцу и завыли, призывая его вернуться, но в конечном итоге, придя в полное замешательство, они разбежались. И дикарь остался в Обезьяннике без единого друга.

Присматривать за ним пришлось мне.

Я, кухонная девчонка, исчадие сала и сажи, призрак пара и огня, я, грязнуля с вечно чумазыми руками, именно я должна была присматривать за нашим новым жильцом. Его надо было обучить правилам. Ему нельзя было появляться в большой гостиной – то бишь в выставочном зале – в дневное время. Как и мое, его место было в комнате для прислуги. Так в мою жизнь вошли прекрасные родительские заботы. Мое новое дитя, мое тяжкое бремя, стало объектом моей терпеливой заботы и любви. Наверное, я испортила его, давая ему лакомые куски, но я была с ним строга. Я повышала голос, я грозила пальчиком. Он вскидывался, а я, стиснув зубы, раз за разом вступала с ним в битву. О, как Эдмон возмущался моими свежими царапинами! Я как-то заметила его в дальнем коридоре: он заглядывал в кухню, в ужасе прижав ладонь ко рту.